Делопроизводитель Самолётов подошёл к дознавателю, затем ещё к двум служащим, демонстрируя портрет задержанного. Сослуживцы согласно закивали, глядя то на рисунок, то на мужика в стоптанных сапогах – он теперь не спрашивал ничего, стоял смирно, осознавая важность возложенной на него миссии. Поразительное сходство! Дознаватель Громыкин поправил пенсне, разглядывая недоверчиво.

Анхен стояла, не смея пошевелиться.

– Ну что же, не дурно. Не дурно, – после паузы нехотя выдавил из себя дознаватель.

Госпожа Ростоцкая выдохнула. Ну, слава Богу!

– Не дурно?! Да что Вы такое говорите, Фёдор Осипович? Право слово, как же Вы скупы на похвалу. Барышня, это полный шарман!

Господин Самолётов подошёл к господину Громыкину, пошептался с ним с минуту. Как можно?! Барышня… трупы… убийцы… лиходеи. Нет-с… Талант! Давно уже ищем… Решайтесь! Подведёте Вы меня под монастырь… Ах, впрочем, давайте. Только должно сие решение согласовать с начальством.

Господин Громыкин встал, снял пенсне, положил его в карман, одёрнул клетчатый пиджак, перекрестился, повернувшись к иконе, взял со стола рисунок мужика с родинкой и торжественно прошествовал мимо госпожи Ростоцкой к двери. Господин Самолётов же подошёл к Анхен и доверительно понизил голос.

– Понимаете, у нас начальство нынче новое. Прежнее, я Вам доложу, было совершенно другой формации человек. Genie! Да, что я Вам рассказываю?! Вы и так должно быть наслышаны про подвиги господина Путилина по части раскрытия громких преступлений.

– Да, наслышана. Про перевоплощения господина главного столичного сыщика в чернорабочего, купца или в бродягу весь Петербург в своё время шумел, – закивала Анхен. – А разве уж не служит он в полиции сыскной?

– К великому моему сожалению, недавно он подал в отставку, – сказал господин Самолётов, поджав пухлые губы. – Такой душевный человек. Талантище! Самородок! Никогда не применял рукоприкладство по отношению к подозреваемым, голоса не повышал даже. Всё только умом да природной смекалкой раскрывал дела, выводил преступников на чистую воду.

– Какая жалость, – приуныла госпожа Ростоцкая. – А нынешний что же?

– А нынешний…, – замешкался Иван Филаретович, подбирая слова, и, наконец, промолвил. – Из потомственных дворян. Господин Орловский Константин Михайлович. Прапорщик запаса артиллерии. После был определен на службу в штат полиции чиновником канцелярии обер-полицмейстера.

– И что же? – спросила Анхен, удивлённо распахнув ореховые глаза.

Господин Самолётов ещё сильнее понизил голос, переходя почти на шёпот.

– Говорят, участвовал в ликвидации революционных кружков.

– Ну, так что же? – настаивала она на полной версии истории.

– Проявил непомерную жестокость. Как только господин Путилин подал в отставку, тотчас же подал прошение на его место. Теперь непомерную жестокость проявляет в отношении подчинённых. Grand Inquisiteur. Я про жуликов и не говорю уже.

– Ах, вот оно что, – закачала головой Анхен.

Дверь открылась, и господин Громыкин вернулся в кабинет. Прикрыл за собой дверь и остановился, выдохнув. Художнице стало его жаль. Красное лицо чиновника говорило о волнениях, кои выпали на его долю. Однако, отдышавшись, Фёдор Осипович также торжественно прошествовал к своему столу, не смотря в сторону барышни. Господин Самолётов проследовал за начальником. Они перекинулись парой фраз, после чего сыщик обернулся, глядя на кандидатку на должность полицейского художника без малейшей тени улыбки.

"Ну, всё понятно. Дело пахнет керосином. Господин Орловский отчитал дознавателя, и её всё-таки выгонят отсюда с позором. И поделом. Нечего соваться туда, куда не просят".