Ипет

В кухне, за столом, возле отставленных в сторону чайных кружек, рискующих быть сброшенными на пол каким-нибудь зазевавшимся родительским локтем, папа и мама: решают вопросы. Вопросы решаются при наклонах над неубранным столом, не отошедшим еще от общесемейного чаепития: в воздухе еще стоит пар, выпускаемый носиком давно забытого, отчаянно кипящего чайника. В кухне стоит серодымное марево – смог от недавно пригоревших котлет; дети наблюдают его клочки, в беспорядке бродящие под потолком: их папа не смог разогнать полотенцем, выгнать сквозь распахнутую форточку на улицу.

Дети изгнаны из кухни – делать свои детские дела: спать и подглядывать за решением вопросов, подойдя к щелочке в двери. Было сказано: отстать от родителей, им нужно решать вопросы. Двум взбудораженным планами взрослым: не до детей, их снедает – нетерпение: скорей решить вопросы. Но Насте – не спится, Ксюше – ворочается, обеим – волнуется: как там вопросы? решаются ли?

Голосом взволнованным папа полнит кухню; малый краешек папиного голоса протискивается в приоткрытую дверь, и слышно:

– Едем в Египет: там – море. Там – можно смотреть пирамиды.

Пирамиды – не входят в детские планы; пирамиды – Ксюше достались по наследству от Насти: разноцветные, разнокалиберные, толстые колечки, надетые в порядке большинства на желтый пластмассовый штырек. Пирамидок, слава богу – детьми вдоволь изгрызено, вдосталь – изглодано, чтобы ехать – их смотреть. Можно глянуть – под кровать: там они, махровые от пыли, возлежат никчемно, бестолково несобранные, помеченные когда-то – чешущимися деснами, прорезывающимися зубками.

Что-то еще говорил папа, про фанфаронов, про манны небесные, которые падают с Египетских небес и их можно кушать: не расслушала Ксюша, думая о несправедливости судьбы, распорядившейся набросать по миру пирамиды, будто ничего интересней в мире – нету. Но пока Ксюша, задумавшись, маялась, Настя ловким бесом – к приоткрытой двери, острым ухом – к щелочке: все высмотрела, все подслушала, тем же ловким, босоногим бесом – обратно в постельку, к себе, на второй ярус, и оттуда свесившись:

– Слышала, Ксюша: мы едем в Египет.

– Ипет…

– Там будем все вместе смотреть пирамиды.

– У меня есть пирамиды, – хнычет расстроенная Ксюша, – я не хочу их больше смотреть.

– У тебя игрушечные пирамиды, – объясняет Настя, – а там – настоящие.

– У меня тоже настоящие, – совсем уж расхныкалась Ксюша.

– В тех пирамидах похоронены фараоны, – заключает Настя.

Теперь Ксюше: мешают спать пирамиды и фараоны; она – вконец запуталась; ей видится фараон, стиснутый, как штырек, разноцветными кольцами пирамиды; он видится ей – златокудрый, тощенький, болезненно-бледный; он кричит истошно, сдавленный со всех сторон змеиными кольцами: и было Ксюше жалко его, и глаза его страшно горели в комнатном сумраке, и встала Ксюша, и босыми ножками – в кухню, в свет, нырком – маме на грудь.

– Что такое?

– Что случилось?

– Не хочу я в Ипет, – горько плачет Ксюша, тут же на маминых руках уносясь обратно в постель, – потому что боюсь фараонов.

– Не бойся их, – отвечает мама, смеясь, – все они умерли давным-давно, и остался от них один песок.

– И ничего больше не осталось, кроме песочка? – с надеждой спрашивает Ксюша.

– Совсем ничего, – шепчет мама.

С мягким касаньем маминых губ – приходит к Ксюше сон; даже в нем она чувствует тепло маминых касаний. Ей снился теперь берег моря, и был он – странным, совсем не таким, как все вокруг о нем рассказывали. Было море – ровным и гладким, сделанным из такого высокостойкого стекла, что по нему можно было скользить безбоязненно ножками, и ножки – легко скользили бы по нему, ведь на них обуты – ботиночки и коньки. Нет тебе – прибрежного песка, а берег выстелен – ковром, в мягкой его, стелящейся розовости, можно было бы вываляться вволю, если не сумеешь справиться с головокруженьем скорости, с воздушностью спортивного скольжения, с отточенными, хотя и только что выдуманными, пируэтами, с классически слаженными сложеньями рук.