…В то же мгновение Анж увидел красное такси с высоким, как у кареты, верхом. Оно пронеслось мимо с пугающей скоростью. Но художник успел рассмотреть женскую ладонь, затянутую шелком алой перчатки. И эта ладонь отчаянно билась в стекло изнутри салона. Такси летело вниз по склону к полной колышущихся теней бездне – бесшумно, призрачно, неотвратимо. Сознание Анжа пронзила мысль: за рулем никого нет!..

– Ее же убивают! – закричал Дежан, и голос его вонзился в безразличное небо. – Всеми именами всех богов заклинаю: смерти не бывать!

И красное такси замедлило полет.

Зато начала оживать разбуженная криком бездна. Нечто вязкое потянулось из провала, осторожно ощупало автомобиль и снова потащило его вниз. Колеса с едва слышным шорохом скользнули по пыли и застыли в воздухе. Анж понял, что в споре с бездной неминуемо проиграет.

Машина плыла над дорогой, желтые спицы колес не вращались. Кулачок в алой перчатке бессильно прижимался к стеклу. В салоне было темно, и Дежан не мог увидеть лица пленницы. Он знал: если позволить бездне заглотить жертву, тогда придет конец ему самому, картинам, надеждам, солнцу, Холму, миру…

Художнику остро хотелось заглянуть в бездну. Теперь то темное и живое, что было в провале, приближалось к такси: впереди, совсем близко, миллионами причудливо изогнутых ветвей колыхался древний лес.

Без надежды что-либо изменить, Дежан направил свое сознание на место водителя. Руль, обтянутый кожей, лобовое стекло, фонарь на капоте… Неожиданно художник обрел спокойствие, а затем и полную уверенность в себе. Это сон, с предельной ясностью понял Анж. И сразу ощутил, как его руки коснулись руля. Некая мистическая воля удерживала его разум, давала понять, что он еще не всё увидел. Что уходить не время. Наверное, так и умирают во сне, чтобы навсегда остаться тенью в чужом мире…

Ну нет, одернул себя Анж. Впереди пугающая тайна, за спиной невидимая во тьме незнакомка. Что бы ни произошло в глубинах чащи, первым с кошмаром столкнется он сам и будет драться, защитит пленницу, запертую в салоне. Или погибнет.

Меж тем густые кроны уже вздымались над головой. Они клубились тучами, ежесекундно проглатывали куски неба. Стволы гудели, монотонно вытягивая низкую ноту. Деревья оказались столь велики, что густые переплетения корней кое-где вздымались над крышей автомобиля. И там, среди корней, Дежан заметил узкую тропу, на которую тянула такси неведомая сила.

Заросшая сухой травой полоска земли, что отделяла авто от чащи, вдруг исчезла. Тьма навалилась со всех сторон, стала душной и мягкой, словно в кабину набилась вата. Ощутив себя загнанным зверем, Дежан оскалился и глухо зарычал. Его тело напряглось само собой, волосы вздыбились, словно шерсть на холке хищника. В тисках опасности художник переполнился первобытным азартом. Что бы ни ожидало впереди, оно еще не знает, к чему готов Анж – сильный и озлобленный.

Пленница в салоне притихла. Анж почувствовал острую жалость. Жалость, нежность и… Любовь. Да, любовь, как тогда, несколько лет назад. Здесь, в автомобиле, рвущемся в неизвестность, Дежан вспомнил то, о чем, казалось, давно позабыл…

Вот он уже не в кабине. Демонические стволы и корни мгновенно раздались в стороны и исчезли. Это был сон во сне, такой же тревожный, неотвратимый. Тем страшнее: на этот раз Анж знал наперед, что его ожидает.

Где только что были густые кроны, засияли огни. Над головой вздулся купол шапито. Анж сидел высоко над ареной, у прохода. Оркестрик на балконе играл неизвестный романтический вальс. Под самым куполом на трапеции, много выше голов застывшей от восторга публики, кружилась девушка. Она была наряжена в плотно облегающее домино, расшитое фиолетовыми, желтыми и синими треугольниками. На зыбкой грани здравого смысла и смертельной опасности гимнастка проявляла чудеса гибкости. Анжу было видно, как бесстрашная девушка время от времени без видимой надобности разжимала пальцы. Она играла со смертью, смеялась в лицо небытию, пренебрегала опасностью быть наказанной за осознанное безрассудство. Вглядываясь в ее черную бархатную полумаску, Анж гадал, кто она и как смеет вести себя так глупо и подло по отношению к нему, зрителю?! Он всей душой боялся за нее, вздрагивал при очередном кульбите, еще более опасном, нежели предыдущий. Художник мучительно полюбил и возненавидел акробатку.