Кэтт посмотрел на него своими бархатными кофейными глазами и покачал головой.

– Нет.

– Шеф, за что вы… – снова вмешался Виктор, раздраженный тем, что ровным счетом ничего не понимает.

Ларкин стремительно обернулся.

– А вот у него и спроси! Спроси, какого черта… – Тут он одумался и прикусил язык. – Все, Кэттан, довожу до твоего сведения, что ты здесь больше не работаешь.

– Эд!

– Разговор окончен, – отрубил Ларкин, обогнул его и уже в дверях обернулся. – Кстати: для тебя у меня тоже есть письмо. – Он достал конверт и сунул Кэтту в руки. – Доброй ночи, Виктор.

Кэтт подержал письмо двумя пальцами за уголки, задумчиво повертел, потом вскрыл-таки, развернул, глянул – и дернулся, как от внезапной боли, даже лицо побелело. Виктор подошел, взял лист в руки и непонимающе уставился. Буквы человеческие, все как положено, а вот слова…

и так далее, всего четыре строчки.

– Кэтт! И ты из-за этой галиматьи расстраиваешься? Что за бредятина?

Кэтт перевел дыхание и улыбнулся своей мягкой и чуть грустной улыбкой.

– Не спрашивай, это не твои заботы, дружище. Ну, хорошо; коли так, завтра мы улетаем на Франческу.

– Ничего подобного, – решительно заявил Виктор, уязвленный тем, что ему ничего не объясняют. – Я остаюсь: Ларкин гонит вон тебя, а обо мне речи нет.

– Слушай, Дел… – Кэтт пытался засунуть странное послание обратно в конверт, – и так тошно, давай не будем спорить.

– Будем! Хватит с меня этих загадок и недомолвок, черт побери! Что ты мною командуешь, как…

– Как кто? – Не справившись с письмом, Кэтт в конце концов смял его и сунул в карман. – Я сказал, – вдруг рявкнул он тем самым тоном, который заставлял Виктора повиноваться, – завтра на Франческу!

Оглушенный, Виктор отпрянул, постоял с потерянным видом и затем тихо спросил:

– Чем тебе помочь?

У Кэтта сжалось сердце.

– Ты мне очень поможешь, – не сразу выговорил он, – если перестанешь тормошить вопросами… и оплатишь три билета до Лайза.

Виктор просыпался медленно и сладко, не желая расставаться со сном и одновременно радуясь постепенно доходившей до сознания яви. Эта явь была исполнена нежности и тихой ласки: мягкие руки гладили его по волосам, теплое дыхание чуть касалось щеки. Он не шевелился, чтобы продлить чудесные мгновения, и легкие пальцы коснулись лба, век, губ – и тут он открыл глаза, поймал отдернувшуюся было руку и поцеловал хрупкое запястье.

– С добрым утром, – улыбнулась Анжелика.

Виктор задержал ее руку в своей, в который раз недоуменно поглядел на два тонких шрама, белеющих на коже. Невозможно было представить, чтобы Анжелика когда-то пыталась покончить с собой.

– Я тебе пирога принесла, – она поднялась с колен и присела на край постели. – Мы вчера не доели. – Анжелика указала на завернутый в салфетку кусочек на кофейном столике, такой маленький, что Виктор чуть не застонал от стыда: видать, кроме пирога, у них с Кэттом на ужин ничего и не было.

– Спасибо, Пушистик, – сказал он виновато, хотел снова поцеловать ей руку, но Анжелике это могло не понравиться – а Виктор хорошо помнил крепкую пощечину, которую схлопотал года три назад, позволив себе что-то лишнее.

Жена Кэтта Морейры была необыкновенной и загадочной, пленительной и недоступной, словно сошедшая на землю богиня. Высокая, тонкая и гибкая, с копной невероятно светлых, почти прозрачных волос, сероглазая, и глаза ее тоже были светлые и прозрачные, как благородный минерал, и такие же твердые. Не жесткие, нет, однако в них читалась непреклонная воля и гордость, усмиренная и брошенная к ногам Кэтта.