Я чувствовал приятную слабость, которая весьма располагала к любовному философствованию, и оттого пытался воссоздать перед внутренним взором ее черты: короткие стриженые волосы осеннего оттенка, чуть выступающие скулы, ровненький носик и карие глаза. Она как-то незаметно вытянулась и стала со мной почти вровень – прямые плечи, крошечные груди, узкие бедра. Волки обиняком трунили друг над другом – сейчас я их понял. Здесь считалось, что если тебя «выводит» мужчина, то всё ладно, а если женщина – твоя андрогинность даёт сильный крен на мужскую сторону. Было бы ради чего…

– Кстати, я всё не удосуживался поинтересоваться: как мы, законченные ангелы, умираем?

– Да вообще-то никак, – вздохнул Амадей.

– Вот попал… Раньше нельзя было просветить?

Тогда Иоганн со своей обычной философской миной пояснил:

– Ничто земное нас не берёт, хотя множество вещей причиняет страдания. Пламя, например. Ты сам видел, как легко твоя плоть тому поддалась, хотя это последствие скорей болезни, чем обращения. Сильный холод – мы, в общем, теплокровные и можем заснуть до полусмерти. Но когда ты насытишься здешними играми и сам захочешь уйти, а наверху будут согласны тебя принять – тогда получится. Только не в горе и отчаянии, не посреди возложенных забот и когда твои кровь и плоть успокоятся.

– Ангелоиды умеют страдать?

– Люди считают, что боль и страх смерти делают человечными. Мы их не разочаровываем, – ответил он кратко.

– Человечность из-под палки, – ответил я. – В них, я имею в виду.

– На то и люди, чтобы ходить битыми, – промурлыкал Амадей. – Рабы всего, вплоть до обстоятельств. И так до самого финала.

Это слово вызвало во мне ассоциации.

– Други, вы, собственно, что – со мной закончили? В литературе говорится, что меня обратно напоить надо.

– Ну, при первом знакомстве мы как раз это и сделали. С избытком.

Амадей был прав – это я знал еще до вопроса.

– И еще научить охотиться. Так?

– Уж это теперь лежит всецело на Марии.

Я почувствовал, что моя слабость выросла раз в сто, а, может быть, и в двести.

– Она же этот… эскуайе. Оруженосец рыцаря. Вы меня еще до удаления прежней головы так именовали.

Разумеется, я перепутал ступени, взяв тоном выше. Эсквайром назвала меня моя прекрасная леди, которой нынче присвоили именно первый титул. И означал он всемерную помощь избранному ей кавалеру.

Что делать, что делать…

И эта малявка будет учить меня кровопийству?

Вначале, однако, она преподала мне урок моды.

– Весна, без большой нужды тёплые дафлы не надо носить, – сказала она. – Только если как форму и знак отличия. Вот тренчи, плащи такие с поясом, накладными карманами и погончиками – то, что нам надо. Нуар, чёрный стиль. Никакой высоколобости.

– Ага. Шляпа, очки, кольт, – подхватил я.

– В чернолаковой сумочке, – подхватила она. – И рядом – патрончик с ярко-красной губной помадой…

– … надорванная пачка сигарет и зажигалка.

– Ты разве красишь губы?

– А ты… вы разве курите?

– Ты. А насчет курева…

Она была права. Все мои дурные привычки отшибло напрочь.

Одежду нам приволок незаменимый Хельм. Брюки и водолазки. Габардиновые тренчи, мужской и женский. Серые, слегка обмятые по фигуре и – ужасно! – с пластиковыми пряжками и пуговицами. Мягкие до бесформенности береты. Туфли со шнурками. И никакого оружия.

– Оружие – мы сами, – сказала она.

– Чудесно звучит. Сущий дохляк и подросток.

– Туда, где есть люди, мы сегодня не пойдем, гер… Пабло, – ответила она. – Хотя пока всё равно будем под надзором старших.

Когда мы поднырнули под низкий пролет выхода, первое, что я увидел, – низкие холмы. Потом до меня дошло, что это развалины домов и крепостей. Они обратились в щебень и песок, их затянуло бурьяном, кустарником, хилыми березками и осинками – такие деревца обыкновенно вылупляются на балконах старых домов. Однако в глубине их я угадывал осколки руин, из руин же в моём воображении вставали горделивые очертания былых зданий.