Нельзя сказать, чтобы Александр Александрович допросов раньше не проводил, à la guerre, comme à la guerre. Бывало, польским конфедератам да пленённым турецким лазутчикам перепадало от тяжелой княжей руки. Но здесь дело приходилось вести тонко. Уж больно высоко наверх тянулись ниточки масонских связей. Того гляди имя наследника публично выплывет, а этого князь знать не хотел, оттого как мог быстрее сбагрил Новикова с рук, пусть Шешковский сам разбирается кто кому какие клятвы давал и обряды правил, вплоть до обрезания, тьфу, мерзость, будь оно неладно! Да и нежен оказался бумажный штафирка. Чуть что не по нём, сразу в обморок брык. Намучился, одно слово.

В приёмной часы ударили пять пополудни и тут же справа запел большой колокол шубинских Косьмы и Дамиана, слева на Тверской отозвался Илия пророк, а потом сплошным малиновым переливом поплыл над Москвой очищающий вечерний звон. Прозоровский трижды перекрестился на окно, и начал шёпотом: «Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу».

Сзади кашлянули. Александр Александрович бросил молитву и резво обернулся. Под колокола не услышал, как вошёл посетитель – молодой крепкий мужик повыше среднего роста, в овчинном тулупе нараспашку, лисьем треухе и высоких валяных сапогах. Широкоскулое лицо его украшала аккуратная тёмно-русая борода с усами. Серые, умные, с весёлым прищуром глаза смотрели прямо и смело.

– Давно ты здесь? – Спросил Прозоровский.

– Минут пять. Не хотел перебить.

– Никто не видел?

– Никак нет.

– Ну, рассказывай.

– Сделал как велели, ваше сиятельство.

– Принес? Давай!

Мужик достал из-за пазухи связку книг, числом пять, разного размера и толщины, завернутые в запечатанный числами лист, прошёл и положил всё на стол. Походка у мужика была враскачку, уверенная. Хоть сейчас на медведя или в кулачный бой стенка на стенку. Освободившись от груза, мужик поправил красную косоворотку, глянул под ноги. С сапог натекло, и он, ничуть не смутясь, ещё притопнул на паркете.

– Наследил я тут, ваше сиятельство.

– Ничто. Возьми там, у подсвешника… ассигнация для тебя приготовлена.

Мужик взял со стола сложенную вчетверо гербовую сторублевую бумажку, развернул и поджег от свечи.

– Шутить изволишь, ваше сиятельство? Серебра-то нет, штоль?

– Избаловал я тебя, окаянного, – сокрушился князь.

– Да и поручения не из простых. Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю што. Забегался, исполняя.

– Ничего, побегаешь ещё. Уговор дороже денег.

– Уговор – не приговор. А долг платежом красен.

– Зело многословен стал, бес.

– Отчего ж не поговорить с умным человеком, если есть минутка, – усмехнулся в усы мужик.

– А коли нет для тебя и минутки?

– Ну на нет и суда нет. Так я пошёл?

– Иди. Призову, когда понадобишься. Помнишь ведь, обещался делать что велю?

– Помню. Службу свою исправно несу, без нареканий. Только и ты, ваше сиятельство, не забудь, что должен.

– Уж сочтёмся. Настанет час.

Мужик исчез в щели за камином, как и не был, одарив Прозоровского напоследок горящим взглядом.

Александр Александрович перекрестился, плюнул под ноги и сел за стол. Книги были отпечатаны в типографии Новикова. Две части «Родословной книги князей и дворян российских и выезжих» – из разрешенных. Остальное – предназначенные к сожжению в числе прочих – «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», «Крата Репоа», «Египетский устав Мицраима» и Французский Революционный календарь.

Прозоровский развернул связку, подивился на французскую выдумку – настенный календарный лист. «Затейники, историю наново переписать решили… Ну да мало ль вас было реформаторов, и где теперь?»