Перелезаю через этот завал и взбираюсь по лестнице, которая вибрирует от басов стереосистемы. Минут пять уходит на то, чтобы достучаться.

– Что? – рявкает Джесс, приоткрыв дверь.

– Можно войти?

После недолгого раздумья он отступает назад и впускает меня. В комнате – море грязной одежды, журналов и картонок от китайской еды навынос; пахнет, как от пропитанного потом хоккейного конька. Единственное опрятное место – это полка, где Джесс держит свою коллекцию: серебряная эмблема «ягуара», символ «мерседеса», конь «мустанга» – украшения с капотов машин, которые, по его словам, он просто нашел, когда гулял, но я не настолько глупа, чтобы ему верить.

Не поймите меня неправильно – дело не в том, что мои родители не интересуются жизнью Джесса и тем, в какие неприятности он может вляпаться. У них просто не хватает времени вникать, ведь эта проблема вырезана где-то ниже на тотемном столбе.

Джесс, не обращая на меня внимания, возвращается к прерванному занятию и уходит в дальний конец своего хламовника. Я замечаю тиховарку, которая исчезла с кухни несколько месяцев назад. Теперь она стоит на телевизоре Джесса, в крышку вставлена медная трубочка, которая продета сквозь наполненную льдом пластиковую бутылку от молока, из нее в стеклянную банку с жестяной крышкой и отверстием для соломинки капает какая-то жидкость. Джесс, может, и балансирует на границе преступного мира, но он великолепен. Я собираюсь потрогать эту затейливую конструкцию, но брат резко разворачивается и с криком:

– Эй! – прямо-таки перелетает через диван, чтобы отбить в сторону мою руку. – Змеевик испортишь.

– Это то, о чем я думаю?

По лицу брата расползается гаденькая ухмылка.

– Зависит от того, что ты думаешь. – Он отсоединяет от устройства банку, теперь жидкость капает на пол. – Попробуй.

Для самогонного аппарата, сделанного с помощью слюны и клея, эта штука выдает довольно крепкий виски. Адское пойло обжигает желудок и ударяет по ногам, так что я падаю на диван, выдыхая:

– Ну и гадость!

Джесс хохочет и тоже делает глоток, в него эта отрава вливается легче.

– Так чего тебе от меня нужно?

– Откуда ты знаешь, что мне что-то нужно?

– Никто не приходит сюда со светскими визитами, – отвечает он, садясь на подлокотник дивана. – А если бы дело касалось Кейт, ты бы уже сказала.

– Это имеет отношение к Кейт. В своем роде. – Я вкладываю в руку брата газетные вырезки.

Они объяснят ему все лучше меня. Джесс проглядывает их, потом смотрит мне в глаза. У него глаза светло-светло-серебристые, это так удивительно, что иногда, когда встречаешься с ним взглядом, можно совершенно забыть, о чем хотела сказать.

– Анна, не нарушай работу системы, – с досадой произносит Джесс. – Мы все выучили свои роли наизусть. Кейт играет Мученицу, я – Безнадежный Случай, а ты, ты – Миротворицу.

Он думает, что знает меня, но про себя я могу сообщить то же, и когда наши мнения расходятся, Джесс не отступится. Я смотрю на него в упор:

– Кто это сказал?

Джесс соглашается подождать меня на парковке. Это один из немногих случаев на моей памяти, когда он делает то, о чем я прошу его. Обхожу здание и оказываюсь у входа, который охраняют две горгульи.

Офис Кэмпбелла Александера, эсквайра, находится на третьем этаже. Стены отделаны деревянными панелями цвета шкуры гнедой кобылицы, а когда я ступаю на толстый восточный ковер, ноги утопают в нем на дюйм. Секретарша обута в туфли, такие сверкающие, что я могу разглядеть в них свое отражение. Смотрю на свои обрезанные шорты и кеды, которым я на прошлой неделе от скуки сделала татуировку фломастером.

У секретарши идеальная кожа, идеальные брови и медовые губы, которые она использует, чтобы орать на кого-то по телефону.