– Да ты, дружок, отсюда и не выходил, наверное, – Лешка обвел взглядом комнату – самую обычную, с деревянной дверью и окном, затянутым какой-то мутной пленкой.

Из мебели тут присутствовали грязные обшарпанные ковры, устилавшие весь пол, да какая-то корчага, от которой несло тошнотворными миазмами.

– Ночной горшок, – понял Сизоворонкин, – а так же дневной и вечерний.

Незнакомец, пока не понявший, что лишился своего драгоценного сосуда, наконец, глубоко вздохнул. И тут же сел на ковре – рядом с переносным туалетом.

– Кто ты, несчастный, – воскликнул он, – как ты попал в мои покои?

– Это покои? – еще раз огляделся Алексей, – а что, кто-то еще изъявлял желание разделить их с тобой?

– Разделить? – толстяк икнул; его лицо залило бледностью, а палец, похожий на громадную сардельку, протянулся к Сизоворонкину.

– Ага, – усмехнулся тот, – понял, что игрушку отобрали?

– Моя жена за год поправилась на восемьдесят килограммов, – доверительно сообщил Алексей, который – напомним – никогда не был женат.

– Выгони ее на фиг.

– Поздно, она уже во входную дверь не пролезает.

– А ты? Ты помнишь, когда выходил отсюда в последний раз? Помнишь, когда касался женского тела?

Толстяк жалобно потряс головой, продолжая тянуть руку к бокалу. От него тоже несло тем самым «ароматом», который буквально извергал из себя горшок. Алексей невольно отступил на шаг и махнул рукой, разорвав плотный пузырь, которым было затянуто окно. Окошко, в котором оказался Грааль, осветилось светом настолько ярким, что хозяин комнаты вскрикнул, закрывая ладонями глаза. Свечение тут же прекратилось, стоило лишь втянуть бокал обратно в комнату. Теперь Сизоворонкин сунул в окно голову – чтобы глотнуть свежего воздуха, а заодно попытаться определить, в какую эпоху его занесли поиски волшебного сосуда.

Это было средневековье; европейское – судя по зданиям, которые окружали жилища толстяка.

– Двадцать лет, – наконец ответил проморгавшийся хозяин, – двадцать лет назад в мои руки попал этот сосуд блаженства и греха. И с тех пор я только ем, и ем… Нет – я жру, я обжираюсь едой и питьем. Достойной самого короля!

– И какой у нас сейчас король там? – кивнул в сторону окна Алексей.

– Филипп четвертый Красивый.

Это имя Сизоворонкину практически ни о чем не говорило. Разве только то, что сейчас он научился говорить на древнефранцузском.

– Ну, год и место можем определить потом, в Интернете, – впервые вспомнил родной мир Алексей, – если получится вернуться. А пока скажем гостеприимному хозяину: «Прощай!», – и…

Он поднес под жадным взглядом живой громадины бокал к губам, и глотнул… Что-то непонятное, но невообразимо вкусное – такое, от чего никак невозможно было оторваться, потекло в его глотку. Сизоворонкин глотал, рыча и давясь, и ничто не могло остановить этой чудовищной трапезы, разве что анекдот…

– Вчера пришел домой поздно. Голодный…

Во мне боролись два человека. Один говорил: «Выпей стакан кефира и ложись спать»; другой: «Пожри нормально!».

Победила дружба: и выпил, и пожрал!

Неизвестно, чем подавился Лешка-Геракл – смешком, или тем самым питьем, которое готово было политься из переполненного организма назад – но сделал он это очень вовремя. Потому что громадная туша уже взвилась вверх, чтобы накрыть собой вчетверо меньшего противника. Геракл был стремительней. Еще раз бить несчастного толстяка, которого и так обидела судьба, подкинув такое коварное чудо, он не стал. Лешка сиганул в окошко, раздавшееся вширь и ввысь – как раз под гераклов размер; прыгнул святой Чашей вперед. А вот толстяк следом не поместился. Он застрял уже в плечах, и дико заверещал, очевидно, увидев, в какой мир едва не попал вслед за дерзким похитителем. Голова с широко раскрытым ртом и выпученными глазами тут же исчезли в дыре, которая медленно затянулась. Настолько медленно, что Алексей успел дать средневековому французу полезный совет: