– Ты первый раз у нас? – терпеливо продолжил мясистый.

– Да.

– Ладно, Саша потом тебе объяснит, что тут и как, а пока скажи-ка, за что тебя к нам определили?

Скрывать мне было нечего, и, представившись, назвал статью, по которой был осужден. Я был честен, как пионер на линейке, и мне казалось, что это правильно.

– Барыга, значит?

Вопрос был задан совсем другим тоном.

Мой корабль правым боком напоролся на первые острые скалы:

– Не понял? – задал я вопрос.– В каком смысле?

В камере повисла тишина. И вот тут мой корвет налетел килем на риф и сел на мель. Все, суши весла. Свистать всех наверх! Полундра, в корпусе течь!

– Статья, по которой ты сюда попал, толкал наркоту, значит, барыга. Не по понятиям тебя к нам определили. Тяжко тебе тут будет, бедолага, – мужик говорил спокойным голосом в полной тишине. Народ в камере при этих словах подобрался и напряженно ждал развязки.

Я понял, что влип, но покидать корабль было поздно…

– Петрович, ты куда новенького определил? – спросил лейтенант, просматривая бумаги, сидя за столом в кабинете.

– В семнадцатую, а что? Там и народу поменьше, – раздался голос Петровича из коридора. Дверь в кабинет была открыта настежь.

– Ты охренел, наркошу к правильным сажать, холодного хочешь получить на шею перед пенсией? – скороговоркой проорал лейтенант.

– Наряд, срочно к семнадцатой и медиков предупреди, – уже на ходу отдавал распоряжение лейтенант, выбегая в коридор.

Лампа дневного света под потолком гудела, освещая небольшую палату. Этот шум был первым, что я смог осознать. Глаза открывать было больно, свет резал даже такой. Некогда белые стены, запах хлорки или чего-то похожего, местами сколотая белая плитка на стенах. Тюремный лазарет встретил меня слабым светом, тишиной и мужиком в военной форме. Мужику на вид было за полтинник, форма на нем сидела, как на колобке. Большой живот пытался вырваться из кителя пятнистого цвета. Увидев, что я открыл глаза, мужик просветлел лицом и, слегка наклонясь ко мне, сказал:

– Молодца, что очнулся. Виктор Степанович, ну, наш Эскулап, сказал, что вовремя тебя из камеры вытащили, жить будешь. Малость полежишь, в себя придёшь, молодой, крепкий.

После этого повисла пауза, мужик явно ждал моего ответа, а мне нечего было сказать, со звуком и светом пришла боль. Болело все, мне так казалось, и я просто ждал продолжения. Не дождавшись моей реакции, мужик продолжил:

– Эта… ты, Роман Васильевич, того…– стал мяться он. – Заяву не пиши пока, я тут маху с тобой дал. Не туда определил, думал, ты это… – он повертел рукой. – А оно вона как… Ты не горячись. Полежи, Виктор Степанович тебя на ноги поставит, я те грев какой надо, принесу с воли, а как тебя выпишут, нормальную хату устрою…А?

– Ммм…– все, что смог сказать я тогда. Челюсти не двигались

– Ну и порешили, – он вытер испарину, выступившую на лбу, – лежи тогда, отдыхай. Все, все, отдыхай. На том и порешим, – повторил он и, суетясь, выскочил в коридор.

– Умг…– ответил я и закрыл глаза.

Последнее время после сеанса в игре в памяти всплывают моменты из прошлого. Так четко, так ощутимо, словно заново проживаешь этот отрезок жизни. Возможно это реакция организма на игру или просто задание от Старика так на меня действует. Я открыл глаза и сел, мокрый комбинезон немного сковывал движения и поскрипывал при движении, спустил ноги на пол. С каждым днем все труднее переход от виртуального мира к реальному и, видимо, мозг ищет пути и подкидывает мне прошлое яркими кусками. Ведь сейчас в игре мне приходится не сладко. Эта грязь, вонь нечистот, постоянные унижения. Эта рваная одежда, эти плевки и тычки от всех и каждого. Подачки эти тоже достали. Вот уже несколько дней пытаюсь втереться в мир попрошаек и бродяг в славном городе Телей. «Ну, Старик! Я тебе это еще припомню» – порой мне кажется, что это какое-то наказание, что где-то сильно кому-то наверху насолил, и он посылает мне все кары, которые только можно придумать. Вот как, как так легко согласился на все это? Затея эта мне уже не кажется интересной, порой хочется все бросить и начать сначала.