– В мирскую быль. Где на сей день обретается, в обители знаемости нет.

– Вот ведь как обернулось. Все оттого, что Андрей не успел отдать помысел Господу. Мирское житье липуче, а молодость на помыслы и на ноги шатучая.

– Подай совет, кому храм росписью украшать.

– Живописцами Русь оскудела. Дельно мыслишь – с росписью годить нельзя. Для росписи самая пора. До холодов надо сие творить. Замес под роспись жары и холода боится. А вот осенняя пора для нее самая подходящая по той причине, что замес краски в себя не торопливо берет.

– Может, знаешь, кого звать?

– В суздальском монастыре водится такой мастер. Только стар годами, посему со всякой хворостью дружит. Родом новгородец.

– Зови! Заботой его не оставлю. На любую хворость управа есть.

– Как велишь.

– А иконы кому доверить?

Монах, подумав, комкая в руке бороду, ответил не сразу:

– С ними можно погодить. Ведь эдакая незадача с Андреем. Я уж возмечтал, что повидаю его. Так тебе скажу. Слыхал, будто у нашего князя во Владимире в часовне, над прахом его матери, какой-то живописец по-справному Христа с Богоматерью написал. Может, пошлешь кого во Владимир для распознания о сем живописце.

– Пошлю.

Боярыня пошла к двери, но, обернувшись, вновь постояла, любуясь алтарной преградой.

– По вечеру, отче Нафанаил, наведайся ко мне. Бог тебе помощь!

– И тебе, боярыня, его благословение во всем.

После ухода хозяйки Нафанаил вновь поднялся на леса, а паренек принялся за прерванное чтение…

В погожий день густая облачность при ветре по временам убирала с земли солнечный свет.

На остров на пароме переправились пятеро конных татар, но, не навестив, как обычно, боярский двор, сразу подались к загонам, где паслись кобылицы с жеребятами.

С весны в удельное княжество из Орды прислан новый баскак – мирза Алиман, а оттого кочевники – частые гости в вотчине. Ведут строгий счет приросту поголовья, чтобы не прозевать взять мыто со всякой новой лошадиной головы.

После отслуженного молебна с дозволения боярыни на Тайном озере ловили рыбу. Подошла пора солить ее, делать запасы к зиме.

На песчаной косе острова, клином вползшей в озеро, против изб слободки табунщиков крикливое многолюдство: стариков, старух, ребятишек и баб. Шестеро мужиков под выпев «потянем» под присмотром старосты выводят из воды невод второго замета. Первый улов расторопные хозяйки уже уволокли на свои дворы, а те, кто остался без рыбы, с нетерпением ожидали второго улова.

На пяте невода окаменел диакон Миней. Непомерно тучный телом, не обиженный ростом, увязая босыми ногами в мокром песке, он стоял намертво, несмотря на то что невод все же сволакивал его к воде, а в песке оставалась взрыхленная ногами канавка.

Миней заткнул за ременный пояс полы старого, закапанного воском подрясника, чтобы тот не путал ног, отчего у всех на виду оказались его пестрядинные исподние. Волосы и борода у диакона огненно-рыжие, раскосмаченные ветром на солнечном свету, они мотались вокруг головы будто языки жаркого пламени.

Зычно покрикивая на горластых молодок, а также на ребятишек, сновавших возле него, Миней не дозволял себе соленых словечек и не убирал с лица добродушной улыбки по той причине, что поодаль от него маячила сама Ирина Лукияновна с тиуном и Вивеей.

На боярыне синий летник с золотым шитьем. Шею ее обвила нитка низаного жемчуга, отливающего розовыми огоньками. Хозяйка пришла взглянуть на лов, услышав от дворни, что невода выводят с богатой рыбой.

Мимо косы с господского двора, щелкая кнутами, конюхи под уздцы провели племенных жеребцов на водопой. Он возле кузниц. Там речка Слезница по мочажинному руслу, заросшему осокой, пушистым вейником и конским щавелем, сливала в озеро ледяную даже в самую жарынь лета родниковую водицу.