Пока оставалось еще время, Максим Максимович и Андрей присели на камни. Перед ними, за ущельем Терека и аулом, раскинувшимся на другом берегу, над серыми пологими склонами ближайших гор сверкала снежная шапка Казбека.

– Прекрасен вид, ничего не скажешь, – заметил Максим Максимович, – на Казбек смотреть хочется. Видишь, Андрей, на горе, что левее его и ближе, которая называется Квенец-мта, виднеется монастырь, так это хевская святыня Цминда-Самеба.

– Максим Максимович! Вам не хотелось когда-нибудь взойти на Казбек? – спросил Андрей.

– Нет, такого желания не припомню. Да и к чему туда залезать-то?

– А мне хочется. Хочется на Кавказ с его вершины посмотреть.

Вскоре к ним подбежала группа бедно одетых ребятишек. Вытаскивая из лохмотьев одежды камни, они предлагали купить их. Были среди них и кристаллы, а то и целые друзы горного хрусталя, сверкающего на солнце всеми цветами радуги. Покупателей не было.

– Мне рассказывали, – продолжал Максим Максимович, как только детвора убежала от них, – что в ауле Гергети, что видим под Казбеком, можно найти хороших проводников, и недорого. За рубль в сутки могут согласиться, а носильщик потребует до трех рублей, столько же и за лошадь в сутки требуют. Понадобится – можешь воспользоваться.

– Спасибо за совет, но мне кажется, что топографы сами должны не хуже местных жителей ориентироваться, ведь наверняка ни один из них на Казбеке не бывал, – ответил Андрей.

Кучер окриком прервал разговор друзей. Путь еще далек. Лошадки резко берут с места. Впереди Хевское ущелье. Вдоль дороги то тут, то там высокие сторожевые башни, сложенные из дикого камня, только виднеющаяся на обрывистом выступе горы элия, что при въезде в аул Сиони, четырехугольная, конусообразная, выделяется красноватым цветом. Рядом с ней – небольшая церквушка. Дорога с крутым подъемом жмется к нависшим скалам горы Кабарждин, напоминающим причудливые изваяния. Подъем заканчивается широкой котловиной, образуемой Хевским, Ухатским, Трусовским и Байдарским ущельями, в ней расположено селение Коби. Русло Терека круто уходит на запад.

– Теперь до самого перевала по Байдарскому ущелью путь наш пролегать будет, – пояснил Максим Максимович, закутываясь в шинель и этим как бы давая понять, что дальше путь однообразный, малоинтересный, да и холодновато становится.

Солнце все ниже опускалось к пикам Центрального Кавказа, в долину ложились тени ближних хребтов. Уставшие лошади медленно тянули коляску на перевал.

– Ну, слава Богу! – спохватился штабс-капитан, когда справа от дороги показался невысокий гранитный обелиск, в верхней части которого было высечено: «Крестовый перевал. 2384». – Теперь пойдем быстрее.

– Скажите, Максим Максимович, а почему сей перевал Крестовым зовется?

– Говорят, что на перевале, у старой тропы то ли грузинским царем Давидом Строителем, то ли управляющим горскими народами Давидом Кононовым в 1824 году был поставлен деревянный крест, оттого его назвали Крестовым, – пояснил тот.

В сумерках карета подъезжала к селению Гудаури, где предстояло переночевать путникам. Выше селения едва угадывались очертания грозного Хаоса – нагромождения обрушившихся скал.

Осень стояла теплая. Нижняя линия снегов в горах была выше Крестового перевала. Красноватый диск солнца только что выглянул из-за белесой синевы Гудамакарского хребта. Долина реки Белая Арагви глубиною с версту утопала в сизой мгле предрассветного утра, а над ней искрились вершины Крестовой и уходящих на запад других гор Центрального Кавказа.

– Не спится? – услышал Андрей голос Максима Максимовича. – Я тоже люблю утро в горах. Ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда глядишь на уходящие в бесконечную даль гребни гор, подернутые синевой.