Маленький Андрюша так и не понял, куда же делся папаня. Он же вчера дома был, на кровати лежал, еще по головке его ласково гладил, а их всех потом к соседям отвели, там они и ночевали.

В хате стало совсем тихо. Ксюшка и та как будто утихомирилась, меньше капризничает. Мама, такая добрая, нежная и веселая раньше, теперь часто ходит с заплаканными глазами и нередко, обхватывая своими теплыми руками все вместе четыре головенки, молча долго их целует.

Надюшке тринадцатый год, матери по дому во всем помогает, да и на огороде многие дела на ее еще не окрепшие плечи легли. Надо бы давно ее в школу пристроить, но не принимают, да и содержать ее у матери сил нет, работать надо. Меньшие тоже под ее присмотром.

Глядя на сестренку, они по мере сил тоже помогают матери на огороде, а ведь им хочется побегать с другими ребятами по степи и на речку.

– Мам! – кричит с огорода Андрейка. – Чего Лешка отнимает у меня самый большой гарбуз?! Это я его сажал, а не он.

– Этот я сажал, – настаивает старший, – спроси Надю, она видела, кто какой сажал.

– Леша! Не спорь, – вмешивается в спор братьев сестра, – отдай гарбуз Андрюше, а я тебе свой дам, еще больший.

– Так нечестно, – обижается Алешка и, оставив Андрея в покое, шарит в густой листве, пытаясь найти побольше плод, чтобы отнести в погреб, куда начали складывать все то, что выросло в огороде.

Время лечит многие раны, даже душевные. Доминикия Васильевна теперь работает за двоих, стараясь сделать в доме все так, чтобы дети не чувствовали отсутствия отца. Она была еще молода, но считала, что вся ее жизнь в детях, и они признавали непререкаемый авторитет матери, отвечали ей нежностью и взаимной дружбой.

Соседи нередко говаривали Доминикии, какие хорошие у нее дети, и жаловались на своих «дармоедов».

– Бросьте вы, бабы, сетовать на своих ребятишек. Все они одинаковы, что мои, что ваши, – отвечала она, – только мы с вами в разное время бываем разными по отношению к ним. Потому они не всегда и не сразу понимают, какими же им быть нужно и можно, зачем взрослые занимаются их воспитанием по настроению, ведь им, несмышленышам, трудно угнаться за взрослыми.

Что для Доминикии было само собой разумеющееся, для многих оставалось недоступным для понимания, а все это было не от науки; все соседки были либо неграмотны, либо знали только азбуку, могли написать разве что свою фамилию.

Однажды, возвратившись домой позже обычного, Андрей пытался незамеченным проникнуть в хату, но где там, разве укроешься от Надюшкиного внимания.

– Мам, мам! – раздается ее зычный голос из хаты. – Андрейка опять полные карманы камней притащил. Все подоконники завалил ими, я их выброшу.

– А вот и не выбросишь, – раздается из открывшегося окошка, на подоконник которого аккуратно раскладываются находки, – а если посмеешь, то я еще больше принесу.

– Не трогай его, доченька, – вмешивается мать, хлопочущая у глиняной печурки во дворе, готовя ужин, и поворачивается к Андрею: – Ты где пропадал сегодня?

– На Бабий Палец ходили, – отвечает он, – там много хороших камней.

– Вот чудак, – не сдается и Надя. – Разве камни могут быть хорошими? Не верь ему, мама! Из-за его камней мне цветы некуда стало ставить.

– Ладно, Надюша, не серчай на него! Лучше пусть камни собирает, чем по чужим садам и огородам шастает, – вполголоса говорит мать дочери, подошедшей к ней.

– Обедать или ужинать будешь? – спрашивает Доминикия сына, все еще хлопочущего у окна в хате.

– Я сейчас, а буду все сразу, да еще и за всех могу.

– Вот как проголодался, видать, камни-то несъедобные, – иронизирует Надюша, удрученная тем, что не смогла постоять за свое право поддерживать красоту в хате, и в то же время гордая за своего любимого братишку, который «не как все».