Кивнув, я закрыла дверь и направилась в полной тишине на место, страшно гордясь собой: о, как могу!

Второй раз странное случилось на уроке русского, когда двое оболтусов – уже известный Е.С. и А.Д. – наперегонки изощрялись в дурном словоблудии, но не просто так: они блудили словами, смысла которых не понимали, но в своей непосредственной обжорливой радости множили мерзость запустения. Это тоже была моя вина: не оценив уровень умственного развития группы, я задала домашнее задание, которое позволяло при желании давать пошлость трактовок. Что за задание?

Обычная скучная тема синонимов и антонимов в русском языке становилась куда веселее, когда дети, получив классический анекдот про Ольгу и отца Онуфрия в окрестностях Онежского озера, вставали перед необходимостью придумать максимальное количество синонимов к словам «очаровательная» и «отвратительная», которыми я заменяла слово «обнаженная». Победителю обещались две пятерки, за пятьдесят синонимов – автомат в семестре, за продолжение истории еще одна оценка при условии, что все слова будут на «о» и сюжет некрамольный. Два года это задание вызвало бурный и смешливый отклик, все были счастливы.

И вот на третий год я сталкиваюсь с пошлостью, которая осознается моими оболтусами как достоинство и умение быть душой компании. Впрочем, шок я испытала, когда поняла, что в слово «отростóк», которым отец Онуфрий охаживал Ольгу, А.Д. вкладывали смысл «молодого побега растения», однако функции он выполнял совсем не растительного содержания. В этот момент во мне все смешалось – люди, кони: резко осадив А.Д., я не стала прояснять смысла действий отца Онуфрия и сменила тактику в группе, перестав заниматься импровизациями в рамках заданных тем.

Третий раз странное случилось на перемене: ко мне подошел Е.С. и, показав фото на телефоне, спросил:

– Это же вы?

Я взяла телефон и, бегло взглянув на фотографию, согласно кивнула. Это была моя давняя аватарка из Контакта: там молодая женщина, закрыв глаза, счастливо улыбалась солнечному свету, пробивающемуся сквозь молодую зелень сибирского парка.

– Я так и думал, – ответил он и, забирая телефон обратно, инстинктивно, то есть неосознанно от слова «совсем», сотворил в пространстве излюбленный жест Майкла Джексона, отчего в моей голове тут же пронеслась картинка из какого-то комедийного сериала с участием Кортни Кокс.

Этот жест у Е.С. был инстинктивный и уже давно неприятно резал мне глаз, порой так и хотелось язвительно посоветовать детенышу читать побольше, а рукоблудить поменьше, но его преданный взгляд, попытки к разговору и желание понравиться смягчали, заставляя снисходительно терпеть излишне впечатлительного мальца: я умела впечатлять, так что это была моя вина.

Е.С. ушел, а я несколько дней гасила с себе отчаянный смех с горечью негодования: конечно, приятно ощущать себя желанной, но не таким же способом. Высыпав тазик пепла на голову и обругав себя, как только можно, я перестала смешливо улыбаться всем и особенно Е.С.. Подобная мерзость в моей практике случилась впервые. Что я чувствовала? Унижение, и чем больше времени проходило, тем сильнее оно становилось и, разрастаясь, словно раковая опухоль, пересиливало не только мой горький смех, но и дурное самодовольство, ибо как бы я не хотела себе в том признаваться, но Е.С. был моим наказанием за Ванечку… и никакое самоотрицание мне не помогало.

Это было последнее третье предъявление того, что надо остановиться и подумать хорошенько над происходящим, но я не прислушалась к этим сигналам. Почему?

Вот записи из моего дневника того периода: