— Я вообще не думаю. За меня будут думать факты и заключения специалистов, Максим.

На хера вообще такие люди идут в полицию? Ничего их не волнует и не цепляет… Хотя, наверное, так и должно быть, на всех жалелки и сострадания не хватит.

— …она же сказала, что ни в каких половых связях с отчимом не состояла. Чего ты так напрягся? Ты её вообще видел? Краля, которую вряд ли можно принять за малолетку.

Это Анька краля? С разбитым носом, синяком на скуле и рассечённой верхней губой, не говоря уже обо всём остальном — краля?

— Прохоров, ты бы лучше помолчал, если уж рот о фактах открыл. — стараюсь контролировать злость. — Ей семнадцать лет. Она по закону несовершеннолетняя, а ты сейчас прямым текстом даёшь оправдание мужикам, которых потянет на помоложе, ещё помоложе и ещё.

— А какой закон этим несовершеннолетним даёт право уже в свои пятнадцать бухать и детей рожать? — ухмыляется следователь, переступив с пятки на носок.

Злость подбирается к запредельной отметке.

Мне срать на всех тех, о ком говорит Прохоров. Пусть в пятнадцать, что хотят, то и делают! Они не должны быть шкалой и ориентиром при формировании мнения о подростках. Это всё не об Ане! Она не такая!

— Я попрошу у отца, чтоб тебя заменили. — говорю, сжав в карманах штанов кулаки. Желание врезать этому знатоку жизни в преклонном возрасте настолько велико, что я с трудом себя сдерживаю. — Ты понимаешь, что урод годами избивал своих детей? Если он не присунул несовершеннолетней свой хрен — это не снимает факта насилия. Он должен сесть и чем раньше, тем лучше.

Не знаю, что я мог бы наговорить ещё в порыве бессильной злости, но дверь неожиданно распахнулась.

Пунцовая и перепуганная Аня выглядывает в коридор. Видит меня и прячет взгляд.

«Неужели…» — даже мысленно не могу произнести страшное.

Вижу, как врач за её спиной отрицательно качает головой, и выдыхаю.

Спешу увести её в сторону, с неодобрением провожая взглядом Прохорова в кабинет доктора.

— Всё будет хорошо, Анют. — пытаюсь поддержать всхлипывающую в моих руках девушку. — Он ответит за всё, что тебе сделал. Не плачь. Надо ещё немного потерпеть. Следователь оформит твои показания, и всё. Поедем… — теряюсь. Я понятия не имею, есть ли Ане, куда поехать. — К отцу поедем. Ты отдохнёшь. Выспишься. Эта ночь просто закончится. Будет рассвет… Вот увидишь, он обязательно будет.

***

Николай Петрович был прав — ночь действительно кажется мне бесконечной. Больницы, освидетельствования, показания…

Мне не нравится следователь. Мужчина в возрасте с уставшим взглядом серых глаз и мерзкими усиками нисколько не располагает к себе.

Решаю быть с ним крайне осторожной. Прохоров Виталий Евгеньевич явно не испытывает ко мне тех же чувств, что Макс со своим отцом. Такого не разжалобить.

Меняю ход игры мгновенно:

— Виталий Евгеньевич, я устала. Мне дали столько обезболивающих, что я уже едва понимаю, кто я есть и что я вам говорила. — нагло вру, устало вздохнув.

Я и правда устала — факт. Как и про обезболивающие. Ложь в том, что я всё прекрасно помню и осознаю. Просто не должна, иначе моё состояние вызовет подозрения.

Сбоку раздаётся голос Макса:

— Заключения ты уже получил. Давай мы поедем, а ты на днях подскочишь и всё оформишь? Ну сам видишь, в каком она состоянии.

С трудом сохраняю выражение усталости и равнодушия на лице. Внутри всё замерло в напряжении.

— Видишь ли, Максим, несмотря на то что тебя здесь быть вообще не должно, я прошу заметить, что на днях, как ты говоришь, Поплавская Анна уже будет совершеннолетней. Пусть пишет и говорит. — чешет свои противные усы следователь.