Слух возвращается. Так же стремительно, как и исчез. Слышу, как Макс орёт на отца, как его отец орёт на сына, как мужик напротив меня хмуро интересуется:

— Нормально?

Нет, не нормально.

Я хочу покачать головой, но не решаюсь. Чувствую, как что-то тяжёлое, горькое встало поперёк глотки и давит, давит…

С трудом разворачиваюсь и делаю несколько шагов к машине, которую мы оставили неподалёку. Ещё несколько. И ещё…

Всё, не могу больше.

Останавливаюсь. Сгибаюсь пополам и просто открываю рот. Меня рвёт, как никогда в жизни.

Мне кажется, что это не прекратится никогда, но это прекращается. Воздух вновь поступает в лёгкие. Дыхание нормализуется. Слёзы перестают течь из глаз. Тело больше не содрогается в спазмах.

Я затихаю, боясь выпрямиться.

— Ань… — слышу тихий голос Макса. — Нормально?

Что за дебильное слово «нормально»? Как оно может хоть на грамм охарактеризовать чьё-то состояние? Нормально относительно чего? Смерти? Не умерла, значит, нормально. Всё хорошо, но хочется лучше, тоже нормально… Идиотское слово.

— Он её… — глотаю вязкую и горькую слюну, — Он её… — пытаюсь договорить, выговорить, — Насиловал?

— Ань, ты почему об этом думаешь?

За моей спиной слышатся тихие шаги. Листва шуршит под туфлями Лядова, а мне кажется, что это призрак маленькой девочки воет.

— Сколько здесь до моего дома, Макс? Десять километров? Двадцать?

— Успокойся. Дело заберут в СК. Они во всём разберутся. Твоей сестре ничего не угрожает.

Я окончательно схожу с ума.

— Как интересно… — выдыхаю, медленно-медленно выпрямляясь. Вытираю рукавом куртки рот, прежде чем повернуться к мужчине всей моей жизни. — Значит, педофил, да? И здесь ты разграничиваешь меня с ребёнком. Я не в зоне риска, как жертва педофила, когда ситуация… — взмахиваю здоровой рукой, описав полукруг, — Вот такая, а в остальном я ребёнок.

— Ты сейчас об этом хочешь говорить? Здесь? — с нажимом интересуется он.

Выпрямляюсь полностью и расправляю плечи.

— Я не хочу об этом говорить нигде, Макс. То, что я увидела, я никогда не должна была видеть, и мой мозг, он зацепился за что-то единственно едкое, язвительное, чтоб не возвращаться к тому тельцу, которое выпотрошили, как… как… рыбу!

Задыхаюсь от нахлынувших чувств и отголосков паники. Хочу обхватить себя руками, но треклятый фиксатор натягивается, больно впиваясь в шею, и не позволяет этого сделать.

— Мне очень жаль.

Решаюсь на него посмотреть, упрямо вскинув подбородок.

—… отец не должен был уезжать.

Истерика откладывается.

Несколько раз моргаю, прежде чем получается собраться с мыслями.

— Отец?

Макс пожимает плечами и делает шаг в мою сторону.

Я разглядываю его лицо, будто я самый лучший сыщик и психолог.

Он же это несерьёзно? Шутит?

— Прости, но это ты за ним поехал. — во рту вяжет, становится говорить всё тяжелее и тяжелее. — Ты зачем это вообще сделал? Что ты хотел, чтоб мы увидели? Это?! Или боялся, что, боже упаси, твой отец встретится с какой-то женщиной, вместо того, чтоб развлекать малолетку и сыночка? Что за припадки? Ты же полицейский, Макс. Кажется, опер. Это более чем странное поведение…

— Всё сказала? — слышу отчётливый скрип зубов. Карие глаза смотрят зло и холодно.

— Всё. Остальное тебе специалист скажет. И я не шучу. Тебе правда нужна помощь… Всё это не нормально.

— Где моя мать, Аня? — рвано выдыхает он.

Я холодею.

— К-какая мать? — дрогнувшим голосом переспрашиваю я, заикаясь от потрясения. — Она же… умерла.

— Я в курсе, спасибо. — цедит сумасшедший. — Это риторический вопрос. Она в могиле. Из-за моего отца. В его бытность простым, смертным милицейским он весьма неоднозначно вёл дела. Забудь, что я тебе говорил об ограблении. Мою мать убили на моих глазах. — вздрагиваю. Карие глаза перехватывают мой взгляд, полный ужаса, и не отпускают. — Мне было три. Убили из-за моего отца. Он начал дело, но не довёл его до конца. Этого выблядка отпустили и он нашёл способ отомстить очень упорному и упоротому следаку. — глаза вновь наполняются слезами. Я не могу отвести взгляд и прервать наш зрительный контакт, когда, казалось, пытаюсь это сделать уже раз в десятый. — Не так давно отец соизволил признаться и рассказать всю правду. Он дал слово, что уйдёт со службы. Что осядет и будет жить тихой и мирной жизнью! — покачнувшись, Макс наконец-то отворачивается от меня, плотно сжимая губы.