«1920 год. Осень. “Суд над имажинистами”. Большой зал Консерватории86. Холодно и не топлено. Зал молодой, оживлённый. Хохочут, спорят и переругиваются из-за мест (места ненумерованные, кто какое займёт). Нас целая компания. Пришли, потому что сам Брюсов председатель. А я и Яна – ещё и голос Шершеневича послушать, очень нам нравился его голос. <…> Наконец на эстраду выходят. Подсудимые садятся слева группой в пять человек. Шершеневич, Мариенгоф и ещё кто-то…»87
Вот это самое «ещё кто-то» говорит о многом. Не Есенин, а «ещё кто-то». В первую очередь искушённые и не искушённые в поэзии читатели примечали бархатные голоса Шершеневича и Мариенгофа.
Что же было на самом суде? Шершеневич, Мариенгоф, Есенин и Грузинов взяли себе в адвокаты поэта Фёдора Жица. Из зала пытался острить Маяковский. Со сцены о чём-то нудно философствовали корифеи символизма. А имажинисты сидели, переговаривались, что-то жевали. Им было всё равно – и всем своим видом они это показывали. Поэты ждали своей минуты – когда закончится бесконечная болтовня, они смогут выйти и всё высказать в своих стихах.
Чтобы погрузиться в атмосферу этого вечера, обратимся к книге Ивана Грузинова, стенографически запечатлевшего этот литературный суд.
«На эстраде – А. Мариенгоф, А. Кусиков, В. Шершеневич, С. Есенин, И. Грузинов, В. Брюсов. Председательствует – Львов-Рогачевский. В. Маяковский в толпе.
В. Брюсов: Всякое литературное течение возникает или умирает в силу определённых причин. В истории литературы мы наблюдаем некую закономерность: так, например, романтическая школа приходит вслед за классицизмом, на смену реализма появляется символизм и проч. Почему возник имажинизм? Считаете ли вы, что имажинизм появился как необходимое звено в цепи развития литературы? Признаёте ли вы закономерность исторического процесса вообще?
И. Грузинов: Вопрос о закономерности исторического процесса – общий вопрос, освещать его нет необходимости, это не является темой нашего диспута. Я буду говорить об имажинизме. В настоящее время мы, естественно, ещё не имеем исторической перспективы, чтобы посмотреть на имажинизм как на литературную школу, объективно. Вероятно, в будущем некий профессор Коган, имея эту перспективу, определит с точностью и философскую основу имажинизма, и его классовую подоплёку, укажет также место имажинизма в смене литературных школ. Для меня несомненно следующее: имажинизм есть прежде всего необходимая реакция на тот схематизм и логизм, который мы замечаем в творчестве символистов: ясно для всех, что вы, символисты, подчинили поэзию философии. Вместе с тем имажинизм есть живая разбойная сила, разрушающая оковы ложноклассицизма и стилизаторства акмеистов…
В. Маяковский (из толпы): Имажинисты – эпигоны футуризма!
И. Грузинов: И вместе с тем имажинизм есть безусловный протест на тот злейший натурализм, который мы видим в творчестве футуристов. Футуризм лежит за гранью подлинного искусства, как и всякий натуралистический лубок и фельетон. Вспомните драму “Стенька Разин” В. Каменского, а также “Мистерию-буфф” и поэму “Сто пятьдесят миллионов” В.Маяковского. Чем эти произведения отличаются от плаката и фельетона?
В. Брюсов: Итак, имажинизм, как школа, не принимает за основу ни определённой философской системы, ни какой-либо научной теории?
И. Грузинов: Возможно, что в будущем Ю. Айхенвальд назовёт имажинизм новым идеализмом. От таких случайностей мы не гарантированы. По моему мнению, философия лежит в ином плане, чем поэзия. Во всяком случае, передавать в рифмованных строчках теорию Эпштейна, Авенариуса, Гуссерля или Койгена мы предоставляем другим. Точно так же мы не имеем намерения излагать в стихах популярный курс палеонтологии, как это делают некоторые из акмеистов, или пространный курс мифологии, как это делают некоторые из символистов.