– Боли беспокоят?

– Мне ничего не болит, сэр.

Жариков кивнул. Да, это стандартно. Стремление избежать отрицательного ответа, потому что белому не говорят «нет». Вошло в автоматизм.

– До Грина вы скольких хозяев сменили?

– Их было много, сэр, – и по-прежнему вялым, равнодушным тоном: – Меня часто продавали, сэр.

Жариков улыбнулся. В завуалированной форме, но поправил. Что не он хозяев менял, а его продавали. Так что не так уж глубока твоя депрессия, Гэб. И это очень уж даже не плохо.

– Расскажите мне, Гэб.

– Что? Что вы хотите услышать, сэр?

– Всё равно, – улыбнулся Жариков. – Рассказывайте, что хотите.

– О… Грине?

– Как хотите.

– Хорошо, сэр, – Гэб вздохнул и заговорил тем же ровным монотонным голосом, глядя в потолок. – Я был дворовым, сэр. Работал на огороде и в саду. Когда собирали ягоды, нам заклеивали рты. Лейкопластырем. И я нарочно давил ягоды. Они спелые, чуть сильнее сожмёшь, мажутся. Надзиратель ударил меня, и я упал. Прямо на уже собранное и много подавил. И его ногами подсёк. Так что он тоже упал. Меня выпороли. И продали. Грину. Я не знаю, зачем он тогда приехал, но он увидел меня и купил. Он не ломал меня. По-настоящему. Я его сразу признал. А потом… потом меня на тренировке сильно избили, и он не разрешил меня добить. И на Пустырь не отвёз. А мне ведь ноги повредили. Обе. А он меня оставил. Меня лечили, я долго лежал. И уже тогда я дал ему клятву. И, когда ходить начал, он меня в поездки стал брать. С собой. И там на него один полез. С ножом. Я его уделал. Насмерть. А тот белый. Меня в полицию забрали. Били сильно. И он меня опять… выкупил он меня. Я думаю, сэр, он это специально подстроил тогда. С полицией. Чтобы у меня ненависти было больше.

– Вы сейчас так думаете?

– Не знаю, – из-под маски равнодушия вдруг проступило детское бесхитростное удивление. – Нет, наверное. Нет, сэр. Когда он нас продал, и клятву нашу передал, мы все тогда поняли. Его забота была обманом, сэр. Мы были нужны ему. Вот и всё, – Гэб вдруг медленно раздвинул губы в улыбке. – Все так делают, сэр. Вы заботитесь о парнях, и теперь они работают на вас. Всё как всегда, сэр.

Жариков улыбнулся.

– Я не буду разубеждать вас, Гэб. Со временем вы поймёте разницу. Скажите, а как подбиралась десятка? Вы всегда были по десяткам?

– Смотря, сколько заказывали, сэр. До конца десятеро редко когда доходило. Он называл нас выпуском. А так… нас было много, сэр. Кто выживал, того продавали. Нас поставили тогда. Перед ним. И он сказал: «Беру всех». Я запомнил, – Гэб облизал губы.

– Хотите пить, Гэб?

– Да, сэр. Вы очень добры, сэр.

Формула благодарности была лишена даже малейшего признака чувства. Но Жарикова это не удивляло и не трогало. Разумеется, при такой системе… дрессировки любая помощь или забота понимается однозначно. Он дал Гэбу попить.

– Устали? Хотите отдохнуть?

– Как прикажете, сэр?

Жариков встал.

– Отдыхайте, Гэб.

Когда он вышел, Гэб напряжённо прислушался к удаляющимся шагам. Что-то всё-таки случилось. Чак не зашёл похвастаться, подразнить его, что руки работают. А он слышал, как Чак прошёл в свою палату. Потом туда прошёл, быстро прошёл, считай, пробежал беляк. И… и всё, потом беляк сюда заявился. Значит, допрыгался Чак. Или язык, или руки распустил, и его… Сегодня Арчи дежурит, хитрый парень. Рот до ушей, а сказать не захочет, так и не скажет. Ага, вроде идёт. Ну, попробуем.

В палату заглянул Арчи.

– Не надо чего?

Гэб повернул голову, глазами попросил подойти, улыбнулся вошедшему.

– Ну? Болит чего?

– Нет. Что с Чаком?

– А-а, – понимающе протянул Арчи. – Он спит.

Гэб недоверчиво хмыкнул.