– У него не все дома… – Непрокин пытался улыбаться. Но улыбка не получилась – сверкнули клыки. Он развернулся и пошел в обратную сторону.

Лазовский ворчал вслед:

– Не платит, и он же еще гундит…

На шум из кабинета вышел Самохвал. Молодежь в халатах моментом сдуло.

– Что вам здесь надо?! – разинул рот Самохвал.

Однако Георгий не удостоил его ответом. Лишь смерил взглядом с головы до ног. И направился в бухгалтерию.

Непрокин тем временем влетел к себе в кабинет, сунулся в кресло, схватился за телефонную трубку и начал тыкать кнопки. И принялся говорить о случившемся происшествии, услышав знакомый голос. Собрал всё в кучу, а под конец потребовал срочных мер. Посадить обоих, Лазовского с Люберцевой. Особенно Люберцеву.

– За что? – изумился Брызгалов. – За хищение тряпок?

– Хотя бы и так!

– Ты меня удивляешь, Ильич.

– Придумай хоть что-нибудь. Я тебя умоляю, – бормотал Непрокин. – Помнишь, как я тебя вытащил? У нас же целое дело с тобой получилось. Мы же с тобой…

– Приезжай. Будем решать…

Вот и весь разговор. Федор Ильич откинулся в спинку кресла, побежал взглядом по потолку, затем грузно поднялся. А вскоре уже сидел в кабинете Брызгалова и жаловался на жизнь.

– Представь, – пел он, заглядывая в глаза, – иду я с группой студентов, а этот бивень навстречу – и давай во всю глотку. При посторонних.

Непрокина от натуги заклинило, он покраснел, отвернулся в сторону и принялся беспрерывно чихать.

– Ну, зараза, – повторял он в перерывах, – ну погоди…

А когда его отпустило, продолжил:

– Так что вот так, Анатолий Егорович, выручай.

– Будь здоров, Федор Ильич…

– Ага, здоров, – краснея, выдавил тот из себя и вновь чихнул. – Это у меня после острова. Видать, просквозило…

Брызгалов поднял трубку, нажал клавишу переговорного устройства и произнес:

– Зайди на минутку.

Бросив трубку в гнездо, он встал из-за стола, подошел к окну и удивился. Почти что рядом – рукой достать! – тянутся к небу деревья, доносятся голоса прохожих с улицы, тогда как ему предстоит решить чужую проблему. Назвать ее своей язык не поворачивается, потому что непрокиных теперь хоть пруд пруди – не то что, допустим, в начале полицейской карьеры. Так уж получилось, что в судьбе молодого лейтенанта, Непрокин сыграл серьезную роль. Скажи он тогда в суде, что лейтенант на его глазах «окучил» рабочего парня дубинкой по шее – быть бы тому лейтенанту обычным зеком в ментовской колонии. Давно это было, а кажется, что вчера. Парень лежал на асфальте, закатив глаза и синея. Федя тогда вынул из сумки шприц, сделал инъекцию…

Щелкнула дверь, в кабинет вошел заместитель Игин – с блокнотом в руке, готовый записывать бредни и бежать хоть на край света. Особенно если это поручения особого характера.

– Вот какое дело, Игорь Олегович, – начал Брызгалов. – Потому что если не мы, то кто же нашему другу поможет. Ты посмотри на него, весь извелся. Надо помочь, непременно. На официальном уровне. Федор Ильич напишет заявление, а мы среагируем. – И к Непрокину: – Напишешь, Федя?

– Естественно, – ответил тот бодро. – Только вот как? Я не юрист всё же…

– Решим, – заверил Игин.

Брызгалов поднялся из-за стола:

– Вот и славненько. Преступник должен сидеть в тюрьме. Это аксиома.

Вернувшись домой от Лазовского, Марина впустую провела весь вечер. Блуждая по комнатам, она ругала себя последними словами. Ругать было за что. Лишь такая дубина – в статусе кандидата медицинских наук! – могла заявить об увольнении с работы. Заявить и теперь доказывать, что это у нее сгоряча, под давлением обстоятельств. Спрашивается, поверит ли суд, что ее шантажировали? То-то и оно, что не поверит, потому что она палец о палец не ударила, чтобы хоть как-то закрепить этот факт. А ведь нужно было всего лишь записать на диктофон, как Непрокин ее запугивал. Либо заявить об изнасиловании.