Дат был из тех, кто в простоте душевной без стеснения задаёт самые что ни на есть фундаментальные вопросы. Я старался отвечать в том же духе:

– Ты знаешь, что я пен, братец. Так что разница между нами и пенами не в том, что мы умнее. Причина, очевидно, в другом.

К тому времени мы уже так давно ели, пили, болтали и пели старые песни, что понятно было: разницы никакой нет. Дат, несмотря на все свои детские травмы, сумел сохранить мозги: он смотрел вокруг, всё примечал, а потом спросил, зачем нужно возводить стены, делиться на интрамурос и экстрамурос?

Ороло повернулся и внимательно поглядел на Дата.

– Ты бы лучше понял, если бы увидел точечный матик, – сказал он.

– Точечный матик?

– Иногда это просто однокомнатная квартирка с электрическими часами на стене и вместительным книжным шкафом. Инак живёт в полном одиночестве, без спиля, без жужулы. Может быть, раз в несколько лет к нему заглядывает инквизитор – убедиться, что всё в порядке.

– А смысл?

– Этот самый вопрос я предлагаю тебе обдумать. – И Ороло вернулся к разговору с отцом Джезри.

Дат поднял руки, словно сдаваясь. Мы с Арсибальтом рассмеялись, но не над ним.

– Вот так па Ороло и делает своё грязное дело, – заметил я.

– Сегодня ночью ты не заснёшь – будешь размышлять над его словами, – добавил Арсибальт.

– Ну помогите же мне! Я ведь не фраа! – взмолился Дат.

– Что заставляет человека сидеть в однокомнатной квартирке, читать и думать? – спросил Арсибальт. – Чем он должен отличаться от других, чтобы ему нравилась такая жизнь?

– Не знаю. Может, он просто на улицу не любит выходить? Боится открытого пространства?

– Агорафобия – неверный ответ, – произнёс Арсибальт с лёгким раздражением.

– Что, если места, куда он попадает, и вещи, которые он встречает по ходу работы, интереснее материального мира вокруг? – подсказал я.

– Ну-у-у… – протянул Дат.

– Можно сказать, разница между вами и нами в том, что мы заражены видением… другого мира. – Я чуть было не сказал «высшего», но ограничился прилагательным «другой».

– Мне не нравится твоя метафора с заражением, – начал Арсибальт на ортском. Я пнул его под столом коленкой.

– Что-то вроде другой планеты? – спросил Дат.

– Интересный взгляд, – сказал я. – Большинство из нас не думает о нём как о другой планете в духе фантастических спилей. Может, это будущее нашего мира. Может – альтернативная вселенная, куда нам не попасть. Или вообще чистая фантазия. Но, так или иначе, он живёт в наших душах, и мы, вольно или невольно, к нему стремимся.

– И какой он, этот мир? – спросил Дат.

У меня за спиной заиграла чья-то жужула. Мелодия была негромкая, но почему-то от неё у меня напрочь заклинило мозги.

– Например, в нём нет этого, – сказал я.

Жужула не умолкала, и я оглянулся. Все в радиусе двадцати футов смотрели на старшего брата Джезри, который охлопывал себя по бокам, ища, в каком кармане звонит. Наконец он нашёл жужулу и заглушил. Потом встал (как будто привлёк к себе ещё недостаточно внимания) и громко выкрикнул своё имя. «Да, доктор Грейн, – продолжал он, глядя в пространство, словно медитирующий подвижник. – Ясно. Ясно. А люди им тоже заражаются? Неужели?! Я пошутил. И как мы будем это объяснять?..»

Люди вернулись к еде, но разговоры возобновлялись со скрипом, потому что брат Джезри продолжал что-то энергично вещать.

Арсибальт прочистил горло, как умел только Арсибальт: звук был такой, словно наступил конец света.

– Сейчас будет говорить примас.

Я обернулся и взглянул на Джезри, который тоже увидел, что примас встал, и теперь махал брату руками, но тот смотрел сквозь него, как сквозь стекло. Он выбивал тариф на оптовую партию биопсий и не собирался сдавать позиции. Женщинам – сёстрам и невесткам Джезри – стало стыдно за родственника, и они принялись тянуть его за одежду. Тот повернулся и пошёл прочь от стола. «Простите, доктор, я не расслышал последнюю фразу. Что-то насчёт личинок?» Впрочем, в его оправдание надо сказать, что многие другие тоже говорили по жужулам или чего-нибудь ещё с ними делали.