– Значит, тебе сюда можно ходить только в аперт, – в какой-то момент предположила Корд.

– С чего ты взяла?

– Вам же нельзя встречаться с людьми из других матиков? Но если все станут ходить по лестнице, когда вздумают, вы будете друг с другом сталкиваться.

– Посмотри, как устроена лестница, – сказал я. – Она почти вся видна. Так что мы просто держим дистанцию.

– А если темно? Или если ты поднимешься на звёздокруг и там кто-нибудь будет?

– Помнишь решётку, под которой мы проходили?

– На верху башни?

– Да. Так вот, вспомни, что таких башен ещё три. И в каждой такая же решётка.

– По одной для каждого матика?

– Верно. На ночь ключник закрывает все, кроме одной. Ключник – это такой иерарх, подчинённый матери-инспектрисе. В одну ночь на звёздокруг могут подниматься только десятилетники. В следующую, например, столетники. И так далее.

Мы поднялись на высоту вековой гири и остановились, чтобы Корд могла её рассмотреть. Ещё мы поглядели через каменное кружево южной стены на машинный цех за столетними воротами. Я проследил свой утренний маршрут и отыскал дом Джезри на холме.

Корд по-прежнему выискивала изъяны в нашем каноне.

– Эти инспектора или как их там…

– Иерархи, – сказал я.

– Они, я так понимаю, общаются со всеми матиками?

– Да, а также с ита, секулюмом и другими концентами.

– Значит, когда ты с кем-нибудь из них говоришь…

– Послушай, – сказал я. – Одно из распространённых заблуждений – будто матики должны быть запечатаны герметически. Однако замысел совсем не в том. На случаи вроде тех, о которых ты говорила, у нас есть правила поведения. Мы держимся на расстоянии от тех, кто не из нашего матика. Молчим и опускаем капюшоны, чтобы не сказать и не увидеть лишнего. Если нам совершенно необходимо связаться с кем-то из другого матика, мы делаем это через иерархов. А их специально учат, как говорить, например с тысячником, чтобы тому в мозг не проникла мирская информация. Вот почему иерархи носят такие одежды, такие причёски – они буквально не изменились за три тысячи семьсот лет. Они говорят на очень консервативной версии орта. И у нас есть способы общаться без слов. Например, если фраа Ороло хочет наблюдать какую-то звезду пять ночей кряду, он излагает свою просьбу примасу. Если примас находит её разумной, он даёт ключнику указание в эти ночи держать нашу решётку открытой, а другие – опустить. Все решётки видны из всех матиков, так что космограф-милленарий смотрит вниз и понимает, что сегодня он на звёздокруг не пойдёт. И ещё у нас есть лабиринты между матиками, через которые можно проходить или передавать вещи. Но мы не в силах запретить воздухолётам пролетать у нас над головой или пенам – включать громкую музыку под нашим стенами. В древности на нас целых два века смотрели из небоскрёбов!

Корд заинтересовалась.

– Видел в машинном цехе старые двутавровые балки?

– Думаешь, это были каркасы небоскрёбов?

– Скорее всего. Не представляю, зачем ещё они могли понадобиться. У нас есть коробка со старыми фототипиями, на которых снято, как рабы тащили сюда эти балки.

– А дата на них есть?

– Да. Фототипии сделаны примерно семьсот лет назад.

– И что там на заднем плане? Разрушенный город или…

Корд мотнула головой.

– Лес с огромными деревьями. На некоторых фототипиях балки волокут, подложив под них брёвна.

– Что ж, около две тысячи восьмисотого года был крах цивилизации, так что всё сходится.

Хронобездну пронизывали многочисленные валы и цепи, связанные с часовым механизмом. Сейчас мы находились на уровне зубчатых передач и валов, приводимых в движение гирями.

На лице Корд всё яснее проступало раздражение. Теперь она не выдержала: