Онганча без лишних вопросов догадался о потере Грозы.

– Однако, у моего соседа есть хорошая лошадь на продажу… – предложил он Никодиму.

Тот только благодарно посмотрел в ответ: мол, потом обговорим, так как Дементьев, которому предстояло ехать в город, торопил с разгрузкой поклажи. Впрочем, он не отказался выпить на дорожку травяного чая с мёдом.

До окраины поляны его телегу проводил Чингиз. По возвращении пёс надменно уклонился от общения с чужаками, хотя те пытались задобрить его куском хлеба, побежал к сараю, где расстроенный хозяин пристраивал осиротевшее седло на колодку под навесом.

Зато Серёжа ни на шаг не отходил от политических и ловил каждое слово их разговора.

– Вот я и говорю, Алексей Дмитриевич, уважаемый, что самая свобода в России – это здесь. Прав был Антон Павлович, у меня тут записано, смотрите: «… право, сколько я видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно. Люди на Амуре оригинальные, жизнь интересная, не похожа на нашу. Только и разговора, что о золоте. Золото, золото и больше ничего… Я в Амур влюблён; охотно бы пожил на нём года два. И красиво, и просторно, и свободно, и тепло. Швейцария и Франция никогда не знали такой свободы. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России»[14]. А вы говорите, надо в столицу ехать.

– С утверждением писателя согласен, – сказал Алексей Дмитриевич, – но с вами – нет, любезный Андрей Евгеньевич. Вы в ваших университетах либеральничать научились, а вот партийную дисциплину позабыли. Мы с вами нужны в Петербурге. И точка.

Заметив, что мальчик с интересом прислушивается к их беседе, обратился к нему:

– Серёжа, где тут у вас можно искупнуться? Страсть как хочу смыть дорожную пыль…

– Ну, если хотите, я провожу вас до ручья. Там бобры запруду сделали. Я туда хожу. Правда, вода холодная…

– Пойдём, Сергей. Андрей Евгеньевич, вы как?

– Я попробую уговорить Никодима на баньку… Не мешало бы нам пропарить кости. Вы идите пока…

Серёжа в сопровождении Алексея Дмитриевича и Чингиза направился на дальний конец поляны. Пёс, убежав вперёд, вспугнул у кромки поляны рябчика с выводком. Серо-коричневые крапчатые комки вспорхнули и, пролетев небольшое расстояние, сели на густые еловые ветви. Чингиз озадаченно остановился, посмотрел на людей, но, не дождавшись от них призыва к охоте, потрусил вперёд.

Пруд, наполненный чистейшей родниковой водой, блестел зеркальной поверхностью, отражающей синее небо и кроны деревьев. Зато дальний его конец представлял собой нагромождение стволов, веток и травы – то была работа бобров, природных лесорубов. Алексей Дмитриевич обратил внимание на слив, предохраняющий луг от чрезмерного проникновения воды. Это уже было делом рук человеческих.

Вода действительно оказалась очень холодной. Но, несмотря на это, Алексей Дмитриевич без раздумий нырнул в неё с головой и, взбодрившись таким образом, проплыл несколько саженей. Но и этого ему показалось мало – перевернулся на спину и стал рассматривать плывущие по небу облака.

Неизвестно, сколько бы он так блаженствовал, если бы Серёжа не обеспокоился на берегу:

– Дядя Лёша, вы, часом, не уснули? Или не мёрзнете совсем? Вода здесь даже в самый жаркий день не нагревается.

– А это всё потому, что родники бьют из-под земли, хлопец, – сказал Алексей Дмитриевич, вылезая на сушу. – Ты тоже можешь научиться не бояться холода и никогда не болеть…

– Вправду научите? – обрадовался мальчик. – А то Никодим мне запрещает залезать в воду. Я могу только разок нырнуть, и всё.

В тоне его голоса прозвучала такая жажда нового, неизведанного, что матёрый политкаторжанин поведал ему свою историю.