В тот же день областная земская управа и правительство во главе с Алексеевским приступили к исполнению своих обязанностей. В состав правительства вошли Гамов и Никитин; полковник немедленно объявил Благовещенск на военном положении.

В город стали возвращаться бежавшие от большевиков предприниматели, владельцы магазинов и увеселительных заведений, врачи, учителя… Благовещенск пытался вернуться к прежней, досоветской жизни.

Состоялся очередной круг Амурского войска, и Гамов вновь был избран атаманом. Иван Саяпин стал членом войскового правления. В тот же день он перевёз Настю с Кузей и трёхмесячной Олей на русский берег, и все вместе они направились к дому Шлыков, где, по сведениям Ильи Паршина, жили две семьи – Елена с тремя сыновьями (считая Никиту и Федю) и двумя дочерьми (считая Машу) и Катя Паршина с пятимесячной Валей.

Они подошли сначала к пепелищу дома Саяпиных. Обнажили головы возле обугленных останков некогда крепкой усадьбы, простоявшей почти шестьдесят лет. Иван нашёл в укромном уголке кучку нетронутого пепла и ссыпал щепотку себе в кисет с табаком. Настя передала ему спящую Оленьку, порылась в заплечном мешке Кузьмы, нашла платок, набрала в него того же пепла и завязала узелком. Пояснила мужу:

– В походах будет с тобой. Табак с пеплом ты искуришь, а этот узелок будет у тебя, как ладанка, на груди – напоминать о дедуле и тяте с матушкой.

– Я их и так никогда не забуду, – голос Ивана пресёкся непрошеной слезой. – Мы не забудем и отомстим за них. Верно говорю, сынок?

Шестнадцатилетний Кузьма, рослый красавец с золотистым чубом, непокорно выбившимся из-под казачьей фуражки, поставил на землю объёмистый чемодан, который нёс от самой пристани, и перекрестился. Сначала – на пепелище, затем повернулся к недалёкой церкви Вознесения Господня и тоже возложил на себя крестное знамение.

Иван с удивлением следил за его действиями. Никогда за сыном он не замечал подобного рвения. Правда, в Сахаляне после погребения деда и родителей Кузьма задержался у священника, отца Паисия, да и после навещал, как объяснял, ради доброго наставления, чему ни отец, ни мать, конечно, не препятствовали, но чтобы так вот, с усердием, преклонять главу – чего ради? Господь, понятно, всеобщий Спаситель, живым иногда помогает, но вряд ли кого Он вернёт с того света.

– Идёмте, порадуем, кого сможем, – сказал Иван, не дождавшись ответа от сына, и пошёл впереди к воротам соседней усадьбы.

Встреча была, как и полагается, с криками, объятиями, поцелуями и слезами радости – только между Саяпиными и Черныхами. Катя Паршина с ребёнком на руках сидела в уголке возле печи, стараясь не привлекать внимания, однако Иван заметил её.

– Никак это Илюхино семейство? – слегка поклонился он в их сторону.

– Да, это – Катя с дочкой Валюшкой, – сказала Елена. Катя привстала и поклонилась всем. – Ой, что ж это мы кинулись обниматься, да с поцелуями, а гости не кормлены, не поены? Катюш, давай займись сосунками, устрой их наверху, а мы с Настей пока стол накроем.

За обедом первым делом помянули убиенных, вторым – Иван поднял стопку за окончательную победу над большевиками. Елена, а за ней Катя, пить не стали. Иван с Настей выпили, Иван со стуком поставил стопку на стол.

– Вы чё, за большевиков? – спросил с плохо скрытой угрозой.

– Нет, – ответила Елена, смело глядя брату в глаза, – но наши мужья служат у большевиков, и мы против них пить не будем.

– Какой же Илька большевик, ежели он у нас связным? – удивился Иван. Удивился и тут же задумался: кому же Паршин служит на самом деле и надо ли об этом сообщить тому же Гамову? – А Пашка чё у большевиков забыл?