– Он спать лёг. – Цзинь взглянула Фёдору прямо в глаза, лицо её стало оживать. – Мы с Василием не венчаны, и сын на него не записан.

У Фёдора пропали последние сомнения: имени не называет, значит, точно Иванов сын. Вот только как быть дальше, не понимал. Ясно одно: Цзинь не хочет, чтобы Иван узнал о сыне. Почему? Расставались вроде как по-доброму, хотя что там промеж себя было, только им двоим и ведомо. Однако Ваня бы, простая душа, проговорился.

Выходит, ей известно о его женитьбе. От кого? Конечно, от Василия, которому он, Фёдор, сам и рассказал. Заради простой похвальбы: вот, мол, каков сын, девицу спас и на ней женился. Как в сказке… Уж не потому ли она с ним сошлась? Впрочем, если и потому, какая разница? Молодая, красивая, по-русски говорит – какой мужик не польстится? А сынок… Сынок только в радость. Вон, батя пригрел китайчонка-сиротку и… И что?! Сбежал китайчонок, и след пропал. Куда, к кому? Может, родичей далёких вспомнил… А дед и бабушка Таня переживают! Притеплели к сиротке!

Он тяжело вздохнул.

– Вы не думайте, мы с Василием хорошо жили, – обеспокоилась Цзинь. – Только он слишком много работал, мы обвенчаться не успели.

«Не, не очень-то она переживает за смерть мужа, – подумал Фёдор. – Хотя, может, у них так принято. Это наши бабы воют и убиваются, волосы на себе рвут».

Он вспомнил, как встретила двуколку с телом мужа тётка Татьяна, как в голос кричала его Арина, провожая отца на кладбище. Не дай Бог, ежели такое с ним случится, а тем более – с Иваном.

Морозная волна пробежала по спине, вспотела шея.

– Всё ещё будет, – сказал Фёдор. – Скажи лучше про отца с матерью, про брата.

– Папа в Яньтае. Открыл сапожную мастерскую. Мама… – Цзинь запнулась. – Мама умерла ещё в Благовещенске.

Она замолчала, не сказав про Сяосуна, а Фёдор не стал дальше расспрашивать. Встал, склонил голову:

– За чай благодарствую. Отцу передавай большой привет. И – держись: вот война закончится, и всё образуется в лучшем виде.

Они вернулись один за другим, сын и отец. Иван утром переправился со своим отрядом у Верхне-Благовещенского. Доложил по начальству, всё чин чином, думал отпуск получить хотя б на недельку, но войсковой старшина Вертопрахов сказал другое:

– Приказ пришёл: молодых больше в походы не занаряжать. Старые возвращаются, вроде как война закачивается. Так что отдыхай, старший урядник Иван Фёдорович Саяпин, до новых приказов. Кстати, поздравляю с присвоением нового чина.

Вертопрахов достал из настенного шкафчика штоф и две чарки, разлил кристально чистую жидкость:

– Служи во славу царя, Отечества и веры православной.

Выпили, обнялись и расцеловались.

Порадовался Иван новому чину да попрощался с товарищами – время к обеду, а тут и пароход пришёл из Хабаровска, а с парохода в числе других пассажиров сошёл есаул Фёдор Саяпин.

Был он в походном тёмно-зелёном чекмене с серебряными погонами в один зелёный просвет с затейливой буквой «А», в портупейных ремнях, на которых слева – шашка, справа – кобура с револьвером, а на животе – кинжал в узорных ножнах; на груди сияли медаль «За поход в Китай» и Георгиевский крест; в руке – небольшой чемодан.

Не обращая внимания на городских зевак, всегда собиравшихся у пристани к приходу пассажирских пароходов, – а они, обычно шумливые, при виде бравого есаула враз примолкли и уважительно зашушукались, – Фёдор прошагал на угол Большой и Никольской, к Офицерскому собранию Амурского войска, в здании которого находилось войсковое правление, и в дверях столкнулся с выходящим старшим урядником.

– Тятя! – вскрикнул Иван. – Тятя!

Он схватил отца за плечи и так сжал, что Фёдор охнул: