«Вот, – сказал наконец Итус, когда привел гостей к большому трехэтажному бревенчатому дому, – здесь и будут жить наши молодые». При слове «жить» Лафре поежился, окидывая взглядом то свое будущее жилище, то свою будущую жену. Хельда тем временем подошла к юноше и виновато улыбнулась. Лафре не смел отойти от нее в сторону, хотя находиться рядом с этой дурно пахнущей особой с желтыми зубами и жидкими серыми, как мех мыши, волосами было далеко не самым приятным досугом. Надеясь, что Хельду отпугнет запах пота после упражнений с Морусом, Лафре сам сделал шаг навстречу ей, приблизившись вплотную, но Хельда, явно давненько не знавшая горячей ванны, ничего не учуяла. «Даже если рядом с ней положить сгнивший труп, ее вонь перекроет и запах разлагающегося тела», – обреченно отметил он про себя.

– Ну? – довольно спросил Итус, оглядывая дом. – Спален на шесть, а то и семь детей хватит. А на третьем этаже спальня хозяина. Кровать там такая, что сама Королева позавидовала бы!

– Ты, друг Итус, как всегда, все делаешь с размахом, – услужливо произнес Гальер.

– Для дочки самое лучшее, – бросил ему толстяк, не переставая с восхищением смотреть на дом. – И для внуков! Сынок твой уже мужчина или так, еще мальчишка?

– Мальчик еще, – ответил Гальер. – Девушек у нас, в Кай-Уре, почти и нет. Хотя псы его знают, сколько он их перетрахал, пока учился в Эрзальской долине.

– Твой мальчишка хорош, – оценивающе посмотрел на Лафре Итус.

Он не лукавил – сын Гальера был высоким и стройным, с глубокими, как озера, темно-синими глазами. Его тонкие губы порой изгибались в смущенной улыбке, отчего на левой щеке проступала ямочка, и тогда он незаметно для себя запускал руку в крупные завитки своих волос цвета сахарной патоки и расчесывал их, чтобы занять беспокойные пальцы.

– В материнскую породу. Не в мою, – ответил отец Лафре.

– Хорош, хорош, – продолжал будущий тесть. – С таким и ангалийке не зазорно возлечь. Говорю же, что моей дочурке – только самое лучшее. Ну, Лафре, брюхатил ангалийских девок? Сознавайся, песий сын!

– Итус! – воскликнула его жена, почти перейдя на писк. – Постыдись своей дочери, старый ты осел!

– А чего? – не унимался Итус, уперев руки в свои жирные, свисающие вниз бока. – Не самое большое удовольствие, если к ним в дом заявятся его ублюдки.

– Сношений с ангалийками не имел, – послышался наконец уверенный голос Лафре.

– Не имел! – передразнил его Итус и рассмеялся так, что один из его подбородков стал колыхаться. – Проверим годков так через десять.

Когда он закончил смеяться, стало тихо, даже далекое щебетание птиц не доносилось больше до них. Решив, что он не желает более тратить время на аудиенцию, Итус обратился к Гальеру:

– Что ж, друг мой Гальер, тогда через месяц?

– Свадьба? Да, как и договаривались.

– Добро, – протянул ему руку толстяк. – Да соединятся семейства Сирой и Аберус.

Сделка была заключена. Гальер понял, что смотрины на этом закончены и что настало время убираться домой.

«Нам, видимо, пора, – сказал он Итусу, вытащив из кармана небольшой эспир, светящийся темно-синим цветом почти у самой верхушки, возвещая о том, что на дворе поздний вечер. – Хотел еще в казарму заглянуть и дать по шее этому старому пердуну Дамори. Завтра лично снаряжу на спуск своих лучших ребят, а то сегодня эти болваны только зря израсходовали семь мешков с воздухом. Найдем этого выродка нивенгов!»

В это время откуда-то со стороны деревни Кай-Ур стали доноситься тихие прерывистые звуки. «Похоже, стервятники», – услышал Лафре голос Итуса за мгновение до того, как за хозяином дома захлопнулась дверь. Но Лафре хорошо понимал, что это не стервятники. По мере того, как отец и сын постепенно приближались к деревне, звуки становились все громче, четче и пронзительнее. Вскоре в них легко можно было распознать стоны семерых солдат Вильдумского отряда, которые сегодня вернулись из Низины ни с чем и теперь несли наказание жгучими стеблями.