Даша оказалась полной Ленкиной противоположностью не только внешне, она была такой же домоседкой, как и Лавр. Он остался жить после развода в их съемной с Ленкой однушке, потому что бывшая жена сразу куда-то съехала, а ему-то что, пожал плечами и остался жить, ведь надо было искать другую квартиру, переезжать, обустраиваться, отмывать. Даша сразу же, как только оказалась у Лавра дома, начала готовить, мыть, убирать. Его холостяцки запущенная после развода берлога словно располагала к тому, чтобы раздвинуть уже порядком затянувшиеся пылью занавески, помыть давно немытые окна, начистить сантехнику, обнаружить, что свет в ванной комнате нормальный, надо было просто отмыть плафон и вкрутить вторую давно перегоревшую лампочку. Запах готовящейся еды, именно готовящейся, а не готовой пиццы, которая порядком надоела, вот что делает дом домом. Лавр просыпался по утрам и сразу улыбался запаху сырников, уюту, свету и улыбающейся в ответ Даше, которую всегда знал, что встретит на кухне с готовым завтраком. Она вообще всегда улыбалась, когда его видела, милой, спокойной и уютной улыбкой.

И идею с рождением детей Даша сразу же поддержала, над которой они стали трудиться почти сразу, но дело почему-то не выходило, на что Лаврик особо не обращал внимание, слишком занят он был работой, умиротворением тихих семейных вечеров с пивом и вкусным ужином с любимой женой. К своим тридцати, когда друзья один за другим обзавелись потомством, он всецело поддержал идею Даши плотнее заняться этим вопросом и уволиться с работы тем более, что бизнес Лавра приносил к тому времени уже приличный доход, а Дашину работу он воспринимал скорее, как хобби.

Лавр сам не заметил, когда начался секс по расписанию, когда надо было ловить овуляцию, не пропускать приемы у врачей и сдавать анализы. И у Лавра, и у Даши по отдельности были какие-то проблемы со здоровьем, но в целом ничего критичного, однако беременность не наступала.

Потом они ездили к какой-то Матронушке, посещали монастыри и на синем камне на озере Неро сидели, который издревле отвечал за приплод. Он стал замечать, что меньше видел ямочку на щеке своей жены, при мысли о сексе возникала мысль, что он семенной бычок на заклание, который должен только сперму выдать и свободен, а удовольствие и оргазм – это уже не про из телодвижения. А иногда, когда он работал над детозачатием и утыкался взглядом в широкую спину жену, поправившуюся то ли от гормонов, которыми ее пичкали, то ли от заедания своих неудач, вспоминал другую спину, стройную, гибкую, с прорисованными мышцами, с вдруг закинутыми назад резким движением головы прядями каштановых волос.

Обычно жена во время секса, раскинувшись на спине всегда закрывала глаза, а однажды она их открыла и посмотрела на Лавра, и так ему странно стало от всей этой ситуации, что у него пропала эрекция, в результате чего это сподвигло Лавра откликнуться на призывные взгляды секретарши, которая уж, что греха таить, слишком напоминала ему Ленку той ж стройностью, резвостью и энергией.

Так Лавра и продолжали окружать одни женщины: видения бывшей жены, в реальности потухшая жена, полного ожидания любовница и родившаяся вскорости у нее дочка.

Поэтому, когда жена, пройдя всевозможные варианты естественного рождения, заговорила про усыновление ребенка, Лавр был только за, уж слишком он надеялся вернуть обратно утраченное состояние яркого солнечного дня, и положа руку на сердце, он не мог правдиво ответить, нужно ли было ему, чтобы жена была счастлива, или пекся только о себе. Жену он почти с трудом переносил, при этом прекрасно понимая, что никакой вины ее в том не было, но ее вечная жертвенность, потухшая улыбка и сырники по утрам – были ему вечным укором, Лавр все меньше бывал дома, все больше зависал у любовницы и с пива перешел на крепкий алкоголь.