– Ты хоть что-то запомнила? – не выдерживаю я.

– Нет, – бубнит она.

У кассы протягиваю ей сумку с продуктами. Она берет ее неохотно.

Мы выходим.

– Идти надо вот в тот подъезд…

– Скажи, – поднимает на меня глаза девчонка. – Ты совсем меня не любишь?

Это уже игра не по правилам.

– Я не хочу, чтобы все произошло так, спонтанно, – нахожусь я.

– Ну, так ничего бы и не случилось, – хлопает ресницами Наташка.

– Я же не какой-то там…робот. Разве смогу я что-нибудь усвоить в такой ситуации?

– Ну прими какие-нибудь таблетки, – советует девчонка.

– Какие?!

– Ну, какой-нибудь… контрасекс…

Я фыркаю.

– Прости, я сказала глупость, – розовеет лицом Наташка.

– Ну, мне пора, завтра позвоню, – целую ее в щеку. Глаза у нее влажные. Явная атака на мою

психику. Расчет верный. Если задержусь еще на секунду, капитуляция неизбежна и я срываюсь с места.

В вагоне однако я мечусь по задней площадке, словно мне смазали задницу скипидаром. Убеждаю себя, что необходимо отрешиться от всего и броситься в науку. К черту ее ножки, ее наивные глазки. Завтра у меня экзамен. Да, конечно, у нее соблазнительная фигурка, хотя я только раз видел ее обнаженной, но видение засело во мне как мина замедленного действия… Все, хватит! Если я не смогу выключить это изображение оно меня погубит. Перед глазами должны торчать не ее рельефные ягодицы, а французская литература. Завтра экзамен! – убеждаю я себя. Ноль эмоций…

Я расхаживаю по комнате общежития и продолжаю тщетные попытки сосредоточиться на учебе. Получается плохо. Мысли уползают совсем в другом направлении – по улице Софийской во второй подъезд, через прихожую, к дивану, на котором в томном ожидании полулежит молоденькая женщина …

Как назло в комнате никого. Алешка, наверное, опять хлопочет о стипендии, которой его вечно лишают, а Женька, пытается ему помочь. Тоже, как всегда. Миссия у него не из легких, – к Лешке в деканате относятся с предубеждением. Его постоянный зуд высказываться на любую тему, лишь бы вразрез с той позицией, которой придерживается руководство не остается без внимания. Настраивать против себя власть имущих это его талант. Однако средства на свое содержание он вымогает у противной стороны.

Зачем Алешке диплом непонятно. Самой пакостной профессией он считает ту, которую мы избрали. Мне кажется, что его удерживает именно старание деканата вытолкнуть его за борт. Тем более, что самый устойчивый интерес у оппозиционера не к журналистике а к рисованию. Приступы творческих мук у него обостряются тогда когда надо засесть за учебники. Стиль, который он избрал, мне непонятен, хотя я сам когда-то учился в детской художественной школе. В любом случае это далеко не классика. Конечно, есть немало картин, которые мне нравятся, но есть и такие, которые я принять не в состоянии. Считается, что это свидетельствует об индивидуальном вкусе, но я думаю, что точно также можно говорить и об отсутствии какого-либо вкуса вообще…

Свои вернисажи он устраивает в коридорах общежития, а однажды развесил в аудитории университета, где нам втемяшивали теорию и практику партийно-советской печати. Валяние дурака всегда заканчивается для него хвостами, после чего нашему старосте приходится подключаться к компании по спасению местного Пикассо от голодной смерти.

В окно неожиданно влетает знакомый женский голос. Я не верю ушам. Выходит Наташка в самом деле видела Милену. Смотрю вниз. Во дворе никого нет.

– Куда смотришь? – смех раздается над головой…

– Милена! – ору я как полоумный, еще не найдя ее взглядом. Переворачиваюсь на спину. Она машет из окна своей комнаты. Я не ошибся, она здесь. Это мое спасение.