– Нет, не то чтобы. Но это здоровая пища, понимаешь? Ее ты лучше перевариваешь.

Я кивнул. Раз уж она так говорит…

Откусив кусочек от рисового хлебца (не так уж плохо) и проглотив, я рассеянно спросил:

– Мне… мне кажется, в комнате не хватает какой-то рамки. Что это было?

Беатриса открыла рот и замерла.

– Я… мы… Мы много разговаривали с доктором Люка́, сам знаешь. И он нас… попросил… убрать кое-какие вещи.

– Убрать?

– Да, – продолжила Беатриса, пытаясь скрыть смущение, – доктор сказал, что тебе нужна самая нейтральная обстановка, чтобы не сбивать с толку память. И что меньше всего нужно на тебя давить. Послушай, солнышко, я не хочу больше об этом разговаривать. Боюсь ошибиться и сморозить какую-нибудь глупость. Я вовсе не хочу замедлять твое выздоровление, понимаешь?

Меня невольно передернуло от «солнышка», однако Беатриса, озабоченная тем, чтобы быть осторожной, этого, к счастью, не заметила. Иначе стало бы только хуже.

– Понимаю, – покорно ответил я, чтобы не смущать ее еще больше.

В этот самый момент на кухне появился Арно, и хотя он улыбался, напряжение только усилилось – я с трудом дожевал последний кусочек хлебца.

– Итак, сынок, я правильно расслышал, вы говорили о выздоровлении? У тебя для нас хорошие новости?

– Ты не так понял, Арно, – поторопилась поправить его Беатриса, – я лишь сказала, что мы убрали с глаз некоторые вещи, чтобы не замедлять выздоровление.

Он с досадой вздохнул, и улыбка стерлась с его лица.

– Все это сплошные бредни! С Роменом все нормально! Он в состоянии вернуть себе память и без этих театральных постановок, не так ли?

Я решил спрятаться за осторожным ответом:

– Я не знаю…

– Ты ведь сам согласился с врачом, – напомнила Беатриса серьезным тоном.

Арно молчал, и мы замерли в ожидании его ответа. Я метался между необходимостью следовать указаниям врача, который был так любезен со мной, и желанием узнать, что именно он попросил спрятать от меня.

Наконец лицо Арно снова расплылось в улыбке, и он похлопал меня по плечу – прямо как отец, можно подумать.

– Ладно, что сказано, то сказано. Я всегда учил тебя держать слово, и ты ни разу меня не подвел. Логично, что я должен поступать так же.

Я с облегчением вздохнул, будто только что избежал бури.

Однако аппетит окончательно пропал. Я застрял на хлопьях и под предлогом крайней нужды сбежал в свою комнату, по дороге заскочив в туалет (где мне в нос ударил такой крепкий запах эвкалипта, что насморка не будет по крайней мере до зимы).

Сидя на кровати, я всматривался в то место, откуда несколько дней назад сняли рамку. Избавленный от присутствия Арно и Беатрисы, я пытался представить, что там могло висеть, и в голову приходили разные сценарии, один из которых, изображавший меня в роли тайного агента, казался самым невероятным, но и самым заманчивым. Может, там висела фотография с моей последней миссии. Варианты а-ля 007 очень привлекательны. Но ладно, этого не может быть.

Еще я представил, будто я кумир подростков, ведущий сумасбродный образ жизни. Однако живем мы в пригороде, в скромном домишке без бассейна и подобной роскоши. Так что и этот вариант не годится.

Короче, я по-прежнему теряюсь в догадках, что могло быть в этой рамке.

Рассматривая книжные полки, я достал наугад какую-то книгу. На обложке были нарисованы пенящиеся волны, набрасывающиеся на скалу с грозной крепостью на вершине, – книга так и притягивала к себе. Вверху я прочитал название, выведенное золотыми буквами: «Граф Монте-Кристо», и чуть ниже буквами поменьше – Александр Дюма.

Полагаю, я уже читал ее раньше, раз книга в моей библиотеке, но не мог вспомнить ни об одном злоключении бедняги Эдмона Дантеса. История мгновенно захватила меня, а когда я добрался до момента, где героя заточили в замке Иф, мне захотелось плакать. Правда. Только тебе об этом говорю. Никому больше. Стыд какой. Однако не думай, что я настолько чувствителен к бедам других. Конечно, не без этого. Но не только. Думаю, его приключения напомнили мою ситуацию.