Я вздохнул, но ответить не успел. Вместо меня в рассказ вмешалась сестра безымянного, такая же огненно-рыжая и отчаянно-конопатая (я знал, что кто-то даже всерьез считает их отца ирландцем, целиком или наполовину). Как зовут сестру, я не запоминал тоже, и тоже специально.

– Ты глупый, Строри! – вот как, оказывается, зовут мелкого. – Амлет же сказал, что сын Трувора бился с подземными гномами, а у тех и рост меньше, и длина руки, и, значит, локоть! Гномьи пять локтей – это же как два человеческих, меч же, длиной с тебя… Он длинный, конечно, но не слишком, и биться им сподручно! – Девочка смотрела на брата, на других детей и даже немного на меня с видом победительницы. – Правильно я говорю, Амлет, сын Улава?

– Почти правильно. Еще этот меч – он же волшебный, все помнят? – все, разумеется, помнили, даже те из них, кто уже забыл, о чем и сообщили согласным гулом. – Много странного создали асы, и среди творений их есть самое разное волшебное оружие. Мечи, топоры, копья…

– А дядя Вугльд бьется волшебным молотом! – решил восстановить пошатнувшуюся репутацию свою рыжий Строри. – Ну, наверное, не таким волшебным, как в сагах, но тоже непростым!

Дядю Вугльда уважали все, даже мой отец, и потому с мальчиком немедленно согласились. Девочка насупилась, и хотела было вонзить в брата еще одну занозу мысли, но ее почти силой усадили на место другие девочки: всем хотелось послушать, как славный Олаф Труворссон победил короля подземных жителей.

Потом сидели, и не молча. Девочки делились впечатлениями: от «какой же он глупый, этот герой, уж я бы…» до «сильный и смелый, прямо как мой папа: за такого я пошла бы замуж!». Мальчишки взяли заранее припасенные прутья и устроили небольшую свалку: изображали особенно интересные сцены саги.

Я обходил детвору по кругу, аккуратно гася каждый второй светильник: вечер подходил к концу, и тратить даром гальдур было незачем.

Так-то, конечно, в лангхусе свет есть всегда, пусть и не греет его пламя, да и не горит оно вовсе: старый Гунд как-то сказал, что там, внутри рыбьего пузыря, спит не искра огня, а малая частица молнии, потому и нет от нее тепла, да и свет не желтый или красный, а совсем белый. Частицу эту непременно надо питать, для этого поется специальная сложная Песнь: спеть ее целиком может только посвященный скальд, да и то – не всякий. За работу свою скальд, по обычаю, берет только серебряными деньгами, и потому силу света принято беречь: обидно было бы отдавать лишнее серебро за свет, в пустом доме ненужный!

Дети расходились. Я, как положено во исполнение урока, ждал ухода последнего из них, задумался о чем-то своем, и потому вопроса, заданного мне из тени, сразу не разобрал.

В тени скрывался, или даже не скрывался, а просто сидел на крытой шкурами лежанке, гость города – кому-то из горожан приходился он родней настолько дальней, что в дом его пускать не хотелось, но и на улице оставлять не полагалось, особенно под дождем и ветром: все-ж таки родня.

– Как это у тебя так ловко выходит, юный ульфхеднар? – гость повторил свой вопрос. – Я ведь тоже живу в городе, и у нас детям рассказывают саги о героях, но чтобы они вот так, все вместе, сидели до самого рассказа о последней битве, не задавая вопросов, не ерзая, не насмешничая и не перебивая рассказчика… Первый раз такое вижу!

Гость, видимо, был не исландец, а откуда-то с других островов или даже с мьёгсторэйа, иначе называемого словом «материк»: жители Ледяной Земли не делят, пусть и на словах, отпрысков своих на породы, волкоголовых, рыбоглазых или еще каких-нибудь, дети и дети. К тому же, и речь его звучала иначе: не так говорят и у нас в Исафьордюре, и на юге, в Рейкьявике, и даже где-нибудь на совсем дальней стороне острова, в Брейддальсвике.