− Билет номер шесть… - Мой голос похож на скрип отворяемой двери.

Скольжу глазами по вопросам. Выдыхаю. И от сердца отлегает.

Я знаю! Я готовилась! Я сдам!

− Что ж, иди, готовься. – На лице женщины ни кровинки.

Кивает каким-то своим мыслям. И, кажется, совсем не интересуется мной.

А потом вынимает из сумочки телефон, погружаясь в переписку с кем-то. Сжимает его до хруста. Печатает быстро.

Цокает языком.

И я вижу, что она раздосадована чем-то. Аж краснеет. И алые пятна по шее плывут.

Устраиваюсь на жёстком стуле, начиная скрипеть ручкой по бумаге. Стараюсь сосредоточиться.

Не дышу.

Впрочем, удаётся это плохо. Алсу Азатовна словно старается меня сбить.

Дышит тяжело. С яростью.

И телефон то и дело на стол кидает. С треском.

С восклицаниями.

Вот-вот разобьёт.

В её жизни явно происходит драма, выбивая из седла. И я невольно стала свидетелем.

Попала так не вовремя.

Еложу на стуле, стараясь усесться удобнее. Нервничаю оттого, что никак не могу собраться с мыслями.

Фразы из конспекта, плотно засевшие в голове, кажется, вылетают оттуда. Не задерживаются.

И от скрипа стула преподавателя у меня мурашки по телу бегут.

− Вероника, у тебя пять минут. – Пригвождает меня к столу взглядом.

Злым. Полным боли.

− Я выйду в коридор. Мне нужно позвонить. А ты заканчивай.

− Хорошо. – Киваю, следя за женщиной.

Она встаёт из-за стола тяжело. Со стоном. Как будто с духом собирается.

Со скрипом отодвигает стул.

Вздыхает, набирая номер.

Исчезает за дверью, оставляя меня, наконец, в тишине.

Мысли моментально настраиваются на нужный лад. Скачут в голове, выплёскиваясь в слова на бумаге.

Я практически лечу. Изливаю всё то, что нужно для ответа на данные вопросы.

Улыбаюсь сама себе.

И выдыхаю с облегчением.

Я смогла. Так, переходим ко второму вопросу…

− Ты ведёшь себя как мальчишка! – Голос Алсу Азатовны раздаётся совсем рядом с дверью. – Хочешь с ума свести и меня, и свою мать! А ведь мы вырастили тебя! Неблагодарный!

Замираю. Задерживаю дыхание.

Осознаю, что стала свидетелем чужого разговора. Того, что так гложет эту женщину.

Покоя не даёт.

− Это ужасно! Ты не понимаешь? – Истерические всхлипывания обрушиваются на меня совсем рядом. – Ты идёшь против семьи!

Дверная ручка просто ходит ходуном. Трясётся.

Как будто кто-то за створкой вцепился в неё дрожащими руками. И никак отлепить пальцы не может.

Я не дышу. Терзаю зубками верхнюю губу. Стараюсь сконцентрироваться на втором вопросе.

Но боль Алсу Азатовны просачивается сквозь дверное полотно. Заставляет переживать за её состояние.

И сердце отчего-то заходится в такте.

− Ты поступаешь не как мужчина, а как юнец! Думаешь только тем, что в штанах! Отец в гробу переворачивается, наверное!

Вздрагиваю. Слова хлещут мне по ушам с яростью. А ещё моя собственная боль, связанная с состоянием мамы, накладывается на голос преподавательницы.

Уж не знаю, с кем она разговаривает сейчас, но меня бы это проняло. Точно.

− Ты… Ты твёрдо решил? – Замолкает.

Надавливает на дверную ручку со всей силы. Распахивает створку.

И мне отчётливо видна её багровая физиономия с горящими распахнутыми глазами.

Рука женщины с нажимом елозит по груди. Будто сердце болит. И мне остро становится жаль её.

Ведь она переживает сейчас очень.

Перевожу взгляд на билет. Пытаюсь сосредоточиться.

Скольжу ручкой по листу. Пишу с нажимом.

Стержень рвёт лист. Царапает стол, издавая противный скрежет.

И я невольно возвращаюсь глазами к женщине.

− Тогда… считай, что у тебя больше нет ни матери, ни тёти… - Она хрипит.

Сухая рука взлетает вверх, к шее. Скользит по коже, пытаясь сбросить невидимую удавку.

− Мы умерли для тебя… - Голос становится слабым.