Она закрыла книгу: слишком жарко, не сосредоточишься. Поела растаявший шоколад, отправила Дике эсэмэску, чтобы позвонил, когда закончится баскетбольная тренировка, и принялась обмахиваться. Прочитала надписи на стене напротив: ЛЮБЫЕ ПЕРЕДЕЛКИ КОСИЧЕК – В ТЕЧЕНИЕ НЕДЕЛИ ПОСЛЕ ЗАПЛЕТАНИЯ; ЧЕКИ НЕ ПРИНИМАЕМ; ДЕНЬГИ НЕ ВОЗВРАЩАЕМ, но старательно не приглядывалась к углам, потому что знала: под трубами, грязью и давно сгнившим барахлом напиханы комья плесневелых газет.

Наконец Аиша закончила со своей клиенткой и спросила, какого цвета накладные волосы Ифемелу желает.

– Номер четыре.

– Нехороший цвет, – поспешно откликнулась Аиша.

– Я такой себе делаю.

– Смотрится грязным. Номер один не хотите?

– Номер один слишком темный, смотрится фальшиво, – сказала Ифемелу, стаскивая с волос резинку. – Иногда делаю номер два, но четвертый ближе всего к моему природному тону.

Аиша дернула плечом, высокомерно, дескать, ей-то что, если у клиента дурной вкус. Полезла в шкаф, вытащила две упаковки накладок, проверила, одного ли они цвета.

Потрогала волосы Ифемелу:

– А чего не выпрямляете?

– Мне мои волосы нравятся такими, какими их Бог дал.

– Но как же вы их расчесываете? Трудно же, – сказала Аиша.

Ифемелу принесла с собой свою расческу. Осторожно расчесала волосы, густые, мягкие, туго курчавые, пока вокруг головы не образовался нимб.

– Если увлажнять хорошенько, расчесать нетрудно, – заговорила она тоном улещивающего проповедника, какой применяла всякий раз в беседах с другими черными женщинами о достоинствах естественных причесок. Аиша фыркнула: она явно не понимала, зачем нужно страдать, расчесывая естественные волосы, а не выпрямлять их. Она поделила шевелюру Ифемелу пробором, вытащила накладную прядь из кучки на столе и принялась умело плести.

– Слишком туго, – сказала Ифемелу. – Туго не надо. – Аиша продолжала крутить до конца, и Ифемелу подумала, что, может, та не поняла ее, коснулась болезненной косички и сказала: – Туго, туго.

Аиша отпихнула ее руку.

– Нет. Нет. Пусть. Хорошо.

– Туго! – настаивала Ифемелу. – Прошу вас, ослабьте.

Мариама наблюдала за ними. Полился поток французского. Аиша ослабила косичку.

– Простите, – сказала Мариама. – Она не очень понимает.

Но Ифемелу видела по лицу Аиши, что поняла она все очень хорошо. Аиша попросту настоящая базарная тетка, не восприимчивая к косметическим любезностям американского клиентского обслуживания. Ифемелу вообразила Аишу на базаре в Дакаре – так же и плетельщицы в Лагосе, что сморкались в пятерню и вытирали руки о халаты, грубо дергали клиентов за головы, чтоб повернуть их поудобнее, жаловались на густоту, жесткость или длину волос, орали проходившим мимо женщинам, попутно слишком громко разговаривая и плетя слишком туго.

– Знаете ее? – спросила Аиша, глянув в телевизор.

– Что?

Аиша повторила вопрос, показав на актрису на экране.

– Нет, – ответила Ифемелу.

– Но вы же нигерийка.

– Да, но я ее не знаю.

Аиша махнула рукой на стопку видеодисков на столе.

– Раньше – слишком много вуду. Очень плохо. Теперь фильм в Нигерии очень хороший. Большой хороший дом!

Ифемелу нолливудские[6] фильмы ни в грош не ставила – сплошная чрезмерная наигранность, недостоверные сюжеты, – но кивнула, соглашаясь, потому что «Нигерия» и «хорошо» в одной фразе – роскошь, даже от посторонней сенегалки, и Ифемелу решила отнестись к этому как к благому предвестию ее возвращения домой.