Мой дядя был одним из лучших людей, которых я когда-либо знал, и когда у меня иногда возникало искушение задаться вопросом, как хорошие люди могут верить в несправедливые и невозможные слухи обо мне, в которые они верят, я утешал себя, думая о совершенно искренней убежденности дяди Джимми Буллока в том, что Гладстон был человеком совершенно исключительной и невообразимой подлости как в общественной, так и в личной жизни.

Я был болезненным, хрупким мальчиком, сильно страдал от астмы, и меня часто приходилось брать с собой в поездки, чтобы найти место, где я мог дышать. Одно из моих воспоминаний о том, как мой отец ходил взад и вперед по комнате со мной на руках ночью, когда я был совсем маленьким, и о том, как я сидел в постели, задыхаясь, а мои отец и мать пытались мне помочь.

Я очень мало ходил в школу. Я никогда не ходил в общественные школы, как это позже сделали мои собственные дети. В течение нескольких месяцев я посещал школу профессора Макмаллена на Двадцатой улице, недалеко от дома, где я родился, но большую часть времени у меня были домашние преподаватели. Как я уже говорил, когда я был маленьким, меня учила тетя. Одно время у нас в доме была гувернантка-француженка, любимая и ценимая «мамзель».

Когда мне было десять лет, я совершил свое первое путешествие в Европу. Мой день рождения прошел в Кельне, и, чтобы создать у меня ощущение «вечеринки», я помню, что моя мама надела парадное платье на ужин.

Я не думаю, что я что-то получил от этой поездки за границу: я искренне ненавидел ее, как и мои младшие брат и сестра. Практически все удовольствие, которое мы получали, заключалось в исследовании руин или гор, когда мы могли уйти от взрослых, и в играх в разных отелях. Нашим единственным желанием было вернуться в Америку, и мы относились к Европе с самым невежественным шовинизмом и презрением. Однако четыре года спустя я совершил еще одно путешествие в Европу и был достаточно взрослым, чтобы полностью насладиться им и извлечь из него пользу.

Еще маленьким мальчиком я начал интересоваться естественной историей. Я отчетливо помню первый день, когда я начал свою карьеру зоолога. Я шел по Бродвею и, проходя мимо рынка, куда меня иногда посылали перед завтраком за клубникой, вдруг увидел мертвого морского котика, лежащего на деревянной доске. Я спросил, где он был убит – как оказалось, это случилось в гавани. Я уже начал читать некоторые книги Майн Рида и другие приключенческие книги для мальчиков, и я почувствовал, что котик нарисовал передо мной картину подобных приключений.

Пока он оставался там, я день за днем бродил по окрестностям рынка. Я измерил его, и я помню, что мне пришлось приложить все усилия, чтобы определить его обхват с помощью складной карманной линейки, что было непростым делом. Я тщательно записал совершенно бесполезные измерения и сразу же начал писать собственную естественную историю, взяв за точку опоры этого мертвого морского котика. Эта и последующие естественные истории были записаны в чистых тетрадях примитивно и ненаучно.

У меня были смутные стремления так или иначе завладеть котиком, но дальше мечты они так и не пошли. Однако, я заполучил его череп, и мы с двумя кузенами быстро основали амбициозный «Музей естественной истории Рузвельтов». Сначала коллекции хранились в моей комнате, пока бунт со стороны горничной не получил одобрения высших органов домашнего хозяйства, и коллекция была перемещена в книжный шкаф в задней прихожей наверху. Это была коллекция диковинок обычного маленького мальчика, совершенно неуместная и совершенно бесполезная, кроме как с точки зрения самого мальчика. Мои отец и мать горячо поощряли меня в этом, как они всегда делали во всем, что могло доставить мне полезное удовольствие или помочь развиваться.