Я собиралась громко объявить однокурсникам, что разоблачила автора рисунка Манцева, гордо продемонстрировать найденный блокнот, чтобы все убедились, что стиль один и тот же. Одним словом, еще одна детская бестолковая попытка переиграть Ярова. Но я так и не смогла раскрыть рта. Не могла шутить над этими рисунками. Теперь мне еще больше, чем прежде стало казаться, что я пересекла какую-то невидимую черту. С первого дня во мне поселилась уверенность, что в Никите нет ни капли душевной глубины, а за шутовской маской скрывается лишь пустота. Но эти рисунки… В них была и душа, и эмоции, и кусочек самого себя. Это открытие почти заставило меня отложить блокнот в сторону, так никому ничего и не говоря.

Только мои пальцы остановились на обложке, чтобы захлопнуть блокнот и вернуть его в сумку, как наблюдающая из-за плеча Катя, за все это время не вымолвившая ни слова, осторожно ткнула меня в бок.

– Лер… – Позвала она.

Я подняла глаза и увидела в дверном проеме Ника. Он стоял абсолютно неподвижно, ладони на секунду сжались в кулак, зубы стиснуты так, что желваки заходили, в глазах – сплошная ярость. И ярость эта не шла ни в какое сравнение с той, что была, когда я утащила в туалет его сумку.

Ой.

В мгновение ока Яров оказался рядом. Грубым сильным движением он вырвал у меня блокнот, в который я только крепче вцепилась от испуга при виде охватившего его гнева. В руке у меня осталось несколько страниц, вырвавшихся из скетчбука от резкого движения Ника.

– Ты… – прорычал он, склонившись надо мной.

Его лицо было так близко, что я чувствовала жар его дыхания. Как бы он не начал дышать огнем подобно нарисованной им Драконихе… Силой воли я заставила себя не отступать. Несколько сидевших в аудитории человек снова наблюдали за нами.

– Ты понимаешь, что у моего терпения есть границы?

Слова застряли где-то в горле. Хуже всего то, что я действительно испытала раскаяние из-за того, что взяла этот проклятый блокнот, и ничего не могла с этим поделать. Если бы я все же окунула его сумку в унитаз, и то испытывала бы меньше угрызений совести. Отразившаяся на его лице гримаса жестокости, неуправляемого гнева, от которого хотелось попятиться и убежать, только подтверждала, что я залезла туда, куда не следовало.

«Какие, к черту, угрызения совести?» – Отдернул меня внутренний голос. – «Он их явно не испытывал, когда ставил тебя в дурацкое положение». Да и не делала же я ничего настолько ужасного.

– Я просто хотела… – начала я мямлить слишком тихо и попыталась добавить в голос невозмутимости и уверенности, – Я не сделала ничего такого, чтобы ты так на меня бесился!

– Блять… – выплюнул он, отвернувшись, и швырнул свой блокнот в мусорку.

Больше ничего не сказав, он схватил сумку, на ходу бросил в мусорку горящую зажигалку и буквально вылетел из аудитории.

На миг установилась звенящая тишина, все переваривали только что увиденное. Наверно, эта тишина затянулась бы подольше, если бы не полыхающая мусорка, из которой стал валить едкий дым. Одногруппники тут же засуетились, сработала пожарная сигнализация, кто-то кинул влажную тряпку, лежавшую возле доски, но это не слишком помогло. Быстрее всех сориентировалась Катя, которая вылила свою бутылку воды на горящий мусор.

– Так, я не поняла, и какой теперь счет? – С иронией в голосе спросила Лиза, разгоняя дым тетрадкой, – 2:2? 3:2? Кто побеждает-то?

– Думаю, это не считается, – бесцветным голосом ответила я.

Объяснять кому-то, что такой исход никак не входил в мои планы и что я всего-то хотела избавить себя от возможных шуток, я не считала нужным.