Когда он понял, кто это, в голос прокрались смеющиеся нотки. Нет, не смеющиеся. Недобро насмехающиеся:

– А кто спрашивает?

– Ты знаешь.

– Понимаешь, мне звонит много девушек.

– Это Лера!

Я начинала раздражаться из-за того, что он опять заставляет играть в свои идиотские игры. Что ж, выбора у меня нет.

– Я знаю не одну Леру, – его голос казался мягким и вкрадчивым.

– Лера Зима.

– А, староста? Та вредная девчонка? Я и забыл, что у тебя есть мой телефон.

– Где сумка? – продолжала требовать я.

– Слушай, твой голос полностью оправдывает фамилию. Такой суровый, – Ник издевательски тянул каждое слово, – такой холодный.

Все мое напускное спокойствие треснуло под давлением взрывных эмоций:

– Что ты хочешь? Что ты, блин, хочешь, чтобы я сказала или сделала, чтобы вернуть ее?!

Он лишь засмеялся.

– Чего я хочу? А если я скажу, приезжай и отсоси? Сделаешь это за сумку?

Я молчала в трубку. Глаза были на мокром месте. Я чувствовала себя маленькой, глупой и беспомощной. Чувствовала себя, как в пятом классе. Пожалуй, худшее время в моей жизни. Нет, я больше не вернусь в то время. Не буду пугливой, не буду шугаться от таких, как Никита Яров. Хоть с некоторым трудом, но я тоже добавила в голос такой же едкой снисходительности:

– И это за то, что назвала твою фамилию Драконихе? – Заставила себя фыркнуть, – а ты, я вижу, очень обидчивый. Даже смешно.

– Я не люблю, когда кто-то путается под ногами и мешает делать то, что я хочу – четко выговаривая каждое слово, произнёс собеседник. Веселье испарилось из его голоса.

Так, ему явно не понравились изменения в моей интонации. Боже, общаться с этим человеком – все равно, что играть в Сапёра! Невозможно понять, какой ход окажется верным, а какой приведет к взрыву. Значит, он хочет, чтобы я была послушной и не мешалась? Что ж, я могу сыграть эту роль на несколько минут. Но потом…

– Ник, извини. Я все поняла и больше не буду тебе докучать, – примирительно сказала я, хотя сама чуть не скривилась от этих слов.

В трубке на несколько секунд повисла тишина.

– Не могу сказать ничего конкретного по поводу твоей сумки, – Яров старательно изображал задумчивость, – но в последний раз я видел ее на каком-то этаже среди строительного хлама.

На этих словах он отключился, но мне большего и не надо. Строительный хлам может находиться только на одном этаже – на шестом, там как раз идет ремонт, и даже пары с прошлого года там не проходят. Я схватила остатки своих вещей и пулей вынеслась из аудитории, не забыв закрыть дверь на ключ. Добралась до лифта, поехала наверх и наконец очутилась на этаже, где должна находиться моя многострадальная сумка. Меня встретили голые белые стены, строительные козлы, ведра и упаковки со стройматериалами. Пахло пылью и штукатуркой. Медленно я побрела по этажу, осматривая каждый угол, пока, в конце концов, не наткнулась на лежащую на полу, возле стопки кафеля, сумку. Она была запачкана в гипсовой пыли, но внутри все осталось нетронутым.

Я отряхнула сумку и пошла к лифту. В груди клокотал гнев. Мне пришлось выслушивать его издевательства, да еще и выдавливать из себя извинения просто потому, что он ненормальный! Если он хоть на секунду подумал, что его поступок напугает меня, заставит затихнуть, то он очень, очень ошибается. Может, раньше я бы действительно решила не лезть и быть максимально незаметной для своего же блага. Но те времена, к счастью, прошли.

В ночь на воскресенье мне снилась школа. Снилось, как я пришла в новый класс, где все уже сдружились. В этом сне на меня смотрело бесконечное количество незнакомых лиц, и все они смеялись. В руках я крепко сжимала свою сумку, с которой сейчас хожу на учебу и для которой в пятницу провела дурацкую спасательную операцию. Все показывали на нее пальцем, а потом стали пытаться отнять, вырвать из моей хватки. Когда им это удалось, они стали рассматривать лежащие в ней вещи, бросать их на пол и гоготать.