– Мужики cобирают… под меня.

Он улыбнулся, оголив свой недавно вставленный золотой зуб, и продолжил:

– Ладно, занимайся своей стеклотарой. До темноты домой! Заметано? – в приказном тоне сказал он.

– Заметано! В девять буду дома, – радостно произнес я, и уже почти выбежал из квартиры, как снова услышал его голос:

– Стоп! А, сколько тары собрал?

– Ящиков двести… – ответил я.

– Сколько??!! – прокричал он. – Ни хрена себе! Стекольный король на районе… Дуй в школу!

Несмотря на то, что я очень здорово помогал отцу, денег он мне не платил. Считал, что кормит нас с Братом, одевает, а, значит, этого достаточно. Именно поэтому я старался приложить все усилия, чтобы в моих карманах всегда водились деньги. Вспоминая нищету последних трех лет, я не хотел больше возвращаться в прошлое.

Свои самые первые деньги я попытался заработать еще во втором классе. Сидя на перемене за партой, я увидел одноклассника, играющего с десятирублевой купюрой, разорванной пополам. Судя по тому, как он с ней обращался, я понял, что никакой ценности она для него не представляет. Тогда я просто взял и убедил его обменять эти обрывки на мой пластмассовый компас. Придя домой, я аккуратно склеил купюру и показал ее матери. Чтобы она не задавала лишних вопросов, пришлось соврать ей, cказав, что деньги я нашел во дворе нашего дома. Вечером того же дня раздался телефонный звонок – это в истерике звонила Мама того самого мальчика…

Нет, я не покаялся. Не покаялся ни через десять минут после телефонного звонка, ни через час, когда уже стоял на пороге отделения милиции, куда меня привели мои Мать и Бабушка в воспитательных целях. Для меня это была абсолютно честная сделка: я не присвоил эти деньги, а обменял с согласия их владельца. Но мои близкие думали иначе. Они смотрели на меня, как на каменного истукана, стоящего перед кабинетом участкового милиционера, строившего из себя юного героя гражданской войны. Еще через минуту Бабушка разрыдалась, поставив тем самым свою дочь в неловкое положение. Они тогда здорово переругались между собой. Мать получила маленькой бабушкиной сумочкой по спине, и через полчаса я уже был дома, уплетая сделанные с бабушкиной любовью блины со сметаной. Бабуля не жила с нами, но в самые критические моменты готова была, как внештатный спасатель, прибежать к своим внукам на помощь.

Вечерами, когда соседняя комната наполнялась незнакомыми мне людьми, я брал в левую руку простой карандаш и начинал рисовать. Через какое-то время я осознал, что могу рисовать не только левой, но и правой рукой. А еще позже понял, что все тоже самое могу делать обеими руками. Одновременно…

Хотя мне не были знакомы ни техника рисования, ни законы композиции, интуитивно я чувствовал, что рисунок должен выглядеть так, а не иначе. Чаще всего я рисовал натюрморты, а моим самым любимым художником был голландец Ван Гог. Я уже тогда много читал про него, зная и о его больном воображении и об особенностях его смерти. Я очень любил Ван Гога. И не только как художника. Любил как человека. Большой настенный календарь с изображением его натюрморта с двенадцатью подсолнечниками висел тогда над деревянной кроватью в моей небольшой комнате. Этот календарь был куплен мной в соседнем с нашим домом книжном магазине, только вот уже не вспомню, за какие деньги.

А иногда мне просто «фартило», как называл это мой отец. Весенним майским днем, возвращаясь домой из кинотеатра, я заметил у входа в продовольственный магазин высокого широкоплечего милиционера, держащего за руку пожилую цыганку в ярком цветастом платке. В это время его низкорослый и худощавый напарник высыпал в стоящую рядом большую урну содержимое огромной картонной коробки, с которой ее и задержали.