В сказке царь представляет, с одной стороны, консервативную установку сознания с ее устаревшими коллективными ценностями, с другой – антиципацию (предвосхищение) обновления сознания, ориентированного на индивидуацию и индивидуальные ценности. Быть царем eo ipso (в силу самого факта) рождения – не значит таковым являться на самом деле, т. е. править во внутреннем, психическом «царстве». В этом смысле Салтан в начале сказки психологически еще не царь, не муж, не отец, а еще ребенок. И хотя он обладает высшей властью в материальном мире, он несвободен в личном, духовном, психическом мире, psychee, как таковой. В его душе правит Великая Мать, персонификацией которой в сказке является утроенный женский архетип – Бабариха, Ткачиха и Повариха (аллюзия на трехглавую богиню Гекату или шестирукую богиню Кали). Следовало ожидать, что под влиянием комплекса Великой Матери (Бабарихи) выбор Салтана остановится на объекте, персонифицирующем материальный, прагматический, известный ему мир (Ткачиха, Повариха). Но инстинкт индивидуации принуждает его остановиться на совершенно незнакомом и, надо полагать, пугающем его переживании – архетипе отца и мужа, что и должно происходить с мужчиной после вступления в брак. Его поведение в этом эпизоде напоминает поведение самоуверенного юнца. Создается впечатление, что ему каким-то образом подвластен процесс таинства зачатия и рождения. Салтан не подвергает критике мечту младшей сестры родить богатыря и не сомневается в том, что это обязательно случится. Желания Салтана принимают форму юношеского максимализма, который проявляется во фразе, высказанной им в форме утверждения: «И роди богатыря мне к исходу сентября». И хотя Салтан по сценарию сказочный царь, выбор невесты происходит в реальном мире – царстве Салтана, где, судя по описанию автора, нет места чудесным событиям. Конечно, редкая женщина не мечтает родить здорового, гениального ребенка, «Спасителя человечества», но нельзя же воспринимать ее мечты буквально! И хотя в этой сказке заканчивается все хорошо и все мечты сбываются, в реальности дела обстоят далеко не так. Женщина, которой овладела архетипическая фантазия о рождении «божественного ребенка», способна «заразить» своей фантазией супруга, но так как природа скупа на подарки и рождение гениев – довольно редкое событие, то при рождении необремененного гениальностью ребенка женщина часто уходит, что называется, в невротические фантазии. Проецируя на чадо свои бессознательные амбиции, она формирует в его психике стойкую установку к превосходству с сопутствующей ей в бессознательной психике ребенка компенсаторной неполноценностью. По сути дела желание женщины родить «божественного ребенка» означает с точки зрения ее бессознательной психики желание реализовать свои скрытые личностные потенции, но так как этот символизм не осознается в полной мере, то желание проецируется (как и все бессознательные содержания) на реальный объект, т. е. на конкретного ребенка или на мужа.

С точки зрения «здравого смысла» выбор Салтана можно считать необдуманным, опрометчивым (нельзя же сразу верить обещаниям совершенно незнакомой девушки!), но с точки зрения инстинктивной архетипической природы его выбор безупречен. Шопенгауэр называет такое явление «метафизикой любви», когда природа, руководствуясь инстинктами и стремлением к совершенству, сама выбирает безупречных с ее точки зрения партнера или партнершу для продолжения рода. Природа в этом смысле аристократична. Мотив перепутья (выбор между тремя сестрами) появляется почти с первых строк сказки. Распространенность этого сказочного мотива свидетельствует о его архетипичности, т. е. архетипической ситуации, когда герой должен сделать самостоятельный выбор. «Собраться с духом» в русском языке означает проявить свободу воли, сделать, доверяясь внутреннему голосу, самостоятельный шаг по пути к намеченной цели. Экспозиция трех дорог (сакральность числа три) типична для этого события. Конечно, за спиной у героя есть четвертый путь – дорога к дому, но этот путь закрыт до тех пор, пока он не пройдет три испытания. После того как герой проходит три испытания (три дороги), на обратном пути его настигает злодей и разрубает. Затем приходит спаситель, который окропляет живой и мертвой водой разрубленное тело, после чего герой возрождается, что знаменует собой полную трансформацию личности – новое рождение. На языке психологии Юнга этот архетипический мотив представляет процесс индивидуации – его начальный и финальный этапы. Индивидуация начинается с того момента, когда сознание признает свою одностороннюю установку. Но признание однобокости и ущербности личности не приходит только лишь по волению сознания. Как правило, такое состояние возникает спонтанно, как озарение. В глубине бессознательного имплицитно (скрытно) происходит процесс, компенсирующий ригидность (неподвижность, косность) сознания, приводящий к состоянию нуминозного, архетипического, сверхчеловеческого переживания греховности и вины за ущербную односторонность личности. Как будто в одночасье вся природа начинает бунтовать против такой двусмысленности и лицемерия в человеке. Другими словами, бессознательные архетипические образы вторгаются в сознание именно в то время, когда энергетический потенциал сознания понижен, «обесточен» в результате длительного и изнуряющего сознание конфликта с бессознательной психикой в борьбе за личный «счастливый миф» и уже не может выставить оборонительные заслоны против горького, но правдивого положения вещей.