В мемуарах Эйхман всячески пытается обелить себя. Он проводит ту же мысль, которую позже не без некоторого успеха будет внушать людям в ходе судебного процесса над ним. Во всяком случае, он старался создать такое представление о себе, которое Ханна Арендт восприняла как открытие. Он говорит о себе как о винтике в огромной машине. Он только выполнял приказы, которые отдавали другие – и они должны нести всю полноту ответственности за истребление миллионов человеческих душ. Его дело было маленькое – перевозить евреев, хотя он и определил адрес транспортировки – доставка к палачу. Он полагал: «…бессмысленно обвинять меня во всём Окончательном Решении Еврейского Вопроса, как обвинять чиновника, отвечающего за железные дороги, по которым ездили транспорты с евреями». Другими словами, он говорит о том, что не участвовал в массовых убийствах. При этом он не упускает возможности бросить камень в огород других народов, считая, что по части верности приказу немцы не отличаются от русских, американцев и израильтян. Исходя из этой логики, его, собственно говоря, не за что судить. Он даже иллюстрирует свои рассуждения, словно предвидя то, что его ждёт через три года, вопрошая: «Почему виселицу или тюрьму следует оставлять только для немцев?»[160] Ведь немцы такие же, как все… Ничем не отличаются. Так почему их судят? Он ведь никого не убивал. Тогда почему его называют именно массовым убийцей?

В марте 1939 года Германия оккупировала Чехословакию, а уже в июле того же года Эйхман открыл Центральный офис по еврейской эмиграции в Праге, куда перевёз и семью. Цель оставалась прежней – очистить от евреев теперь уже захваченную немцами новую территорию. Принуждение к эмиграции было довольно жёстким. Он делает всё допустимое и недопустимое – второго, безусловно, больше, – чтобы создать эмиграционные настроения у евреев, сформировать такие условия, при которых у них не будет иного выхода, как бежать куда глаза глядят, бросив всё и не считаясь с потерями, лишь бы сохранить свободу и жизнь. Как и в Вене, Эйхман принуждал евреев к переезду из периферийных мест оккупированной Чехословакии в Прагу. Таким же образом он поступал и в Вене, собирая евреев в центре и создавая невыносимые условия для проживания. Это делалось для того, чтобы как можно быстрее очистить от евреев протекторат Богемии и Моравии. Угроза заключения в концлагерь как альтернатива эмиграции действовала весьма эффективно.

Как вспоминал бывший в то время президентом Совета пражской еврейской общины доктор Клапка [Dr. Klapka], Эйхман прямо угрожал Совету: «Если вы не выгоните этих евреев из страны, то я прикажу арестовывать каждый день по триста человек и пошлю их в Дахау и Меркельгрюн[161], где они с бóльшим энтузиазмом отнесутся к эмиграции». В оккупированной Чехословакии возникли те же трудности с поиском конечной точки эмиграции евреев. Большинство цивилизованных стран отказались принимать беженцев, многие из которых не имели достаточных денежных средств и собственности для получения разрешения на въезд в страну-убежище. В этой ситуации Эйхман решил заставить богатых евреев оплатить эмиграцию своих бедных соплеменников.

Усилия Эйхмана по изгнанию евреев и лишению их гражданских прав были замечены как в еврейской среде, так и его начальниками и, несомненно, способствовали его карьере. По этому поводу он вспоминал как важный признак своего возросшего статуса то, что ему, в отличие от многих, не приходилось ожидать в приёмной Гейдриха.

С вторжения немецких войск 1 сентября 1939 года, как, впрочем, и советских двумя неделями позже, на территорию Польши, началась Вторая мировая война. Получив огромную территорию, которую нацисты лишат статуса государства и назовут генерал-губернаторством, в придачу к ней они получили и три миллиона польских евреев, от которых им надо было освободить и новые восточные земли. Вместе с этим естественным образом увеличился масштаб задач и прибавилось работы у Эйхмана и его сотрудников.