Про Нину Петровну никто не хотел говорить. Словно ее имя стало запретным. Люди избегали обсуждений даже в шепоте, боясь, что любой неосторожный звук может дойти до тех, кто мог бы задать лишние вопросы.

В поселке установилась гнетущая тишина. Каждый понимал: случилось что-то серьезное, но никто не смел взглянуть правде в глаза. Давид вышел из мастерской, сжимая кулаки. Его охватило бессилие и гнев. Он знал, что этот страх, который заставлял людей молчать, был хуже любого приказа.

Собрание жителей совхоза было назначено на утро. Люди с тревогой собирались возле конторы управления, многие понимая, что новости будут серьезными. Первый секретарь райкома ВКП(б), строгий мужчина с хмурым взглядом, взошел на импровизированную трибуну. После формального приветствия он объявил:

– В связи с кадровыми перестановками руководство совхозом будет осуществлять новый начальник – директор.

Эти слова прозвучали как гроза. "Директор" – новое для них слово, словно чужое, внезапно вошедшее в их устоявшийся мир. Люди переглядывались, а некоторые шепотом переспрашивали друг друга: "Что это значит? Как теперь будет?"

На трибуну поднялся новый директор – высокий мужчина с пронзительным взглядом, в строгом костюме. Он представился лаконично, уверенным голосом, и сразу перешел к делу, зачитав указания "сверху". Было ясно, что этот человек пришел не для того, чтобы искать компромиссы.

После собрания началась раздача официальных документов. Давид, стоя в очереди с другими молодыми мужчинами, получил из рук нового начальника белый конверт. На его лицевой стороне выделялась надпись: "Повестка".

– Готовьтесь к службе, молодой человек, – сухо произнес директор, задержав на Давиде взгляд, как будто изучая.

Давид медленно кивнул, хотя в голове тут же закружились мысли. Служба? Сейчас? Когда все в жизни снова пошло наперекосяк?

Подойдя к Амалии, стоявшей в стороне, он молча протянул ей повестку. Она прочла ее быстро, но без эмоций, лишь крепче сжала губы.

– У тебя теперь свой фронт, – произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Давид кивнул. Он понимал, что настал момент, когда их пути временно расходятся, и от его силы и воли будет зависеть, каким он вернется. А внутри горело одно желание – вернуться как можно скорее, чтобы снова быть рядом с ней.

Давиду действительно исполнилось восемнадцать лет, и этот факт уже давно не был секретом. Ему пришлось признаться в своём истинном возрасте честно и без уверток. Секрет раскрыла Нина Петровна, которая всегда следила за порядком и требовала документального подтверждения всего, что касалось ее подопечных.

После знакомства в 1932 году с матерью и отчимом Давида на ярмарке она сделала официальный запрос в его родное село Мюллер. Вскоре ей прислали выписку из церковной книги, где все было записано черным по белому. В тот же день она вызвала Давида в управление.

– Ты знаешь, что мне грозит за использование детского труда? – строго спросила Нина Петровна, смахивая очки на кончик носа.

Давид стоял, виновато переминаясь с ноги на ногу, хотя и с трудом сдерживал улыбку.

– Так я же первые годы и не работал, – отшучивался он, опуская глаза, – в основном-то учился…

Ее лицо дрогнуло. Казалось, она вот-вот рассмеется, но тут же взяла себя в руки.

– Учился он! А по коридору все равно бегал с лопатой. Знаешь, сколько волос седых из-за тебя заработала?

Вместо ответа он лишь пожал плечами, а Нина Петровна, отодвинув бумаги, вдруг, как мать, заботливо взяла его за плечо.

– Ладно, Давид. Но смотри, теперь ты взрослый. Отвечать за себя придется самому.

Эти слова он запомнил. Они звучали как напутствие, которое становилось актуальным теперь, когда в руках у него лежала повестка в армию. "Отвечать самому" – эта фраза закрутилась в голове, словно звон колокола, напоминающий, что детство закончилось окончательно.