Генрих остановился в дверях, на миг замешкавшись.

– Пока не поздно, – удрученно произнес он, обернувшись, – соглашайся, брат. А то боюсь я, что за твое упрямство твоим детям дорого расплачиваться придется.

Георг встал, сложил руки на груди и, стиснув зубы, выпалил вслед уходящему:

– Большевики немцам автономию обещают!

Брат обернулся лишь на мгновение, но ничего не сказал. Только взмахнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и, не оглядываясь больше, вышел во двор.

Георг остался стоять посреди комнаты, сжав кулаки так, что побелели пальцы. В тишине можно было услышать, как скрипнула входная калитка, а потом шаги Генриха растворились вдали.

Закончив свой рассказ, отец нежно взял ладонь Амалии, поцеловал каждый палец и скорбно произнес:

– Ведь Господь же ниспослал нам Америку как спасение, а я отверг Его благодатную руку. Ни за что я этого себе не прощу!

От отца попахивало спиртным, но в его словах не ощущалось тумана опьянения. Его память была ясной, а боль – настоящей и бездонной…

Несколькими днями позже ниже по течению Волги нашли его труп.

– Хороший был мужик, – скажет на похоронах старик-сосед, – вот только не по силу ему оказалось справиться с горем.

В семнадцать лет на хрупкие девичьи плечи Амалии свалилась нелегкая участь стать главой и кормилицей шестерых сирот.

Большевики сдержали свое слово. Немцам Поволжья в 1927 году предоставили АССР – Автономную Советскую Социалистическую Республику. Село Кривцовка вновь стало называться Мюллер. Поля, словно пережившие долгую зиму, снова начали щедро плодоносить. Беспощадную продразверстку заменили на в разы более низкие продналоги. Крестьянские хозяйства оживали, набирали силу, снова развивались.

Но только не у Лейс. В их семье попросту не осталось тех, кто мог бы обрабатывать землю. Средств на то, чтобы нанять работников, тоже не было.

Летом Амалии вместе с сестрами Марией и Эмилией приходилось наниматься на поденную работу к зажиточным односельчанам. Они жали хлеб, собирали картофель, выполняли любую тяжелую сельскую работу. Зимой сирот спасало рукоделие. Амалия, благодаря бабушке Эмме, с детства умела кроить и шить. Белоснежная швейная машинка, стоявшая в углу комнаты, стала настоящим спасением. Она шила платья, халаты, рубашки и фартуки, вязала варежки, носки и даже теплые кофты. Все это продавали или меняли на еду.

Ради куска хлеба сестры нянчили чужих детей, стирали белье и мыли полы. Даже девятилетний Мартин старался помогать. Каждый день он отправлялся к берегу Волги, собирал хворост и, надрываясь, приносил его домой для растопки печи.

От этой картины у Амалии сердце обливалось кровью. Но она убеждала себя, что это лучше, чем просить милостыню на паперти. Хотя даже от этого Господь их не уберег.

В начале тридцатых годов природа была к Поволжью милостива. Дождей не было в избытке, но и засуху никто не предвещал. Однако, несмотря на это, вновь наступил голод. Хлеба было не достать – ни купить, ни заработать. Он исчез, словно его вовсе не существовало.

Грамотные односельчане винили в случившемся большевиков и начавшуюся коллективизацию. В селе Мюллер пока не было колхоза, но многие догадывались, что рано или поздно это коснется и их.

Амалия не искала виновных. Она ломала голову лишь над тем, как прокормить семью. Иногда от бессилия и безысходности у нее опускались руки настолько, что хотелось залезть в петлю. Но, заглянув в потухшие глаза детей, которые, осунувшись и исхудав, не отходили от стола, словно боялись пропустить раздачу еды, она находила силы идти дальше.

Она бродила по полям в поисках оставленных после уборки картофелин или заблудившихся зерен. Иногда ей удавалось найти немного съедобного, но чаще – нет.