– Что-то случилось? – Детлеф впустил Давида в дом, коротко пожал ему руку и добавил с некоторой настороженностью: – Почему на ночь глядя?

– Меня по делам в ваш колхоз прислали, – ответил пасынок, стряхивая снег с валенок. – Вот напоследок и решил к вам заглянуть.

– Значит, и у вас уже знают про наше горе? – буркнул отчим, будто сам с собой, опуская взгляд.

– Ты о чем? – удивился Давид, нахмурив брови.

– Да про эту чертову коллективизацию, – пробормотал Детлеф, тяжело вздыхая.

– А что так грустно? – с неподдельным удивлением спросил Давид, пожимая плечами. – Работать вместе-то надежнее. Вы же сами видели, как у нас в совхозе все налажено.

Мария тем временем подошла к сыну, обняла его и, ни слова не говоря, помогла снять стеганку. Давид раскрыл свой вещмешок и с улыбкой вывалил на стол его содержимое: пачка конфет, пара банок консервов и два больших куска хозяйственного мыла.

– Может, в хозяйстве пригодится, – произнес он, протягивая мыло матери.

– Еще как пригодится! – всплеснула руками Мария, не скрывая радости. – Ты присаживайся за стол, я сейчас тебе супу налью.

Из соседней комнаты вышли трое сводных братьев. Их взгляд больше привлекали гостинцы Давида, чем он сам.

– Так вы уже вступили в колхоз? – спросил Давид, усаживаясь за стол.

– А нас разве спрашивали? – возмущенно бросил Детлеф. – Всех несогласных тюрьмой и конфискацией пугали.

– Нам-то чего бояться, – вставила Мария. – У кузнецов никогда земли особой не было. Только огород, и то с десяток аршин.

– Дура ты, – не выдержал Детлеф. – Если все отдадут землю в колхоз, зачем тогда кузнец? Без своего хозяйства с голоду сдохнем!

Мария молча поставила перед сыном тарелку с супом.

"Пустые щи", – с разочарованием отметил Давид, едва взглянув на еле заметный слой капусты. За день он порядком проголодался.

Мария уловила его блуждающий взгляд и, тяжело вздохнув, тихо призналась:

– Мы снова голодаем. Картошку, что ты подарил на семена, до весны сохранить не удалось.

Давид почувствовал, как к горлу подступило сожаление. Он ругал себя за то, что не взял с собой хотя бы мешок овощей – в их совхозе этого было в избытке.

– В колхозе вам будет легче, – сказал он, стараясь говорить уверенно. – Если земли сложат вместе, без техники их не обработать. А где железо, там и кузнецы нужны.

Ответа не последовало. Никто не поддержал его слов, но и возражать не стали. Давид, чувствуя повисшую в комнате тишину, молча доел суп. Он чувствовал, что разговор не задался, и, кажется, затянулся дольше, чем хотелось.

Внезапно, сам для себя, он резко поднялся и сказал:

– Ну, знаете, мне пора.

В глубине души Давид надеялся, что отчим остановит его, начнет уговаривать остаться ночевать. Что сводные братья кинутся распрягать лошадь, а мать постелет ему теплую перину из пушистого гусиного пуха. Но ничего подобного не произошло.

Детлеф нехотя поднялся из-за стола, развел руки в стороны и сухо произнес:

– Ну, раз пора, то, конечно, надо ехать.

Затем, закурив папиросу и накинув полушубок, он вышел в сени, даже не взглянув на пасынка.

Мария растерянно посмотрела на сына. Она молчала, но в ее взгляде читалось бессилие. Один тяжелый вздох дал понять, что она в этом доме ничего не решает.

Давид почувствовал горечь, но не позволил себе показать это. Он хотел было обнять мать на прощание, почувствовать тепло ее рук. Однако, вместо этого, как-то неловко похлопал ее по плечу.

– До свидания, – сдержанно проговорил он и вышел на улицу.

Застоявшийся и продрогший конь рысцой понес сани прочь от дома, некогда дорогого сердцу юноши. Давид чувствовал, как холодный ветер пробирается под воротник, но не мог отвести взгляд от дома, постепенно исчезающего вдали.