Стрелки часов сравнялись на цифре «три», когда за окном пронзительно закричала сова. Офелия испуганно распахнула глаза, теряясь в незнакомом пространстве. К счастью, быстро осознала, что находилась в загородной резиденции опекунов. Помогла бронзовая люстра, которую девушка долго рассматривала перед сном.

Страх отступил. Ему на смену пришла горькая досада, нахлынувшая волной, смывшей надежду на то, что смена обстановки поможет избавиться от бессонницы.

Адмона в комнате не оказалось, по-видимому, ушёл к себе, как только сестра заснула. Однако аромат его цветочного парфюма, с оттенками спелых яблок и изысканной кислинкой, всё ещё витал в воздухе.

Офелия опечаленно вздохнула. День выдался трудный, ночь обещала поглотить последние силы, а утро внушало страх перед грядущим. Привычный уклад жизни рухнул, освободив подростков от затворничества, в котором они, следуя воле отца, провели большую часть отрочества и юности. И вроде бы славно – открывшиеся горизонты манили, будоражили воображение, но неизвестность пугала и весьма оправданно – цветы, выросшие в тепличных условиях, слишком уязвимы и зачастую не способны выжить в дикой среде.

В ночную тишину вклинился до дрожи неприятный скрип. Офелия настороженно огляделась, но «накрутить» лишнего не успела – источник звука обнаружился быстро: внешняя створка деревянного окна была не заперта и слегка покачивалась на ветру. Странно, ведь перед сном Офелия проверяла – всё было надёжно заперто. Возможно, Адмон перед уходом счёл, что в комнате слишком душно?

Выбравшись из-под одеяла, девушка направилась к окну, приподнялась на цыпочки, пытаясь дотянуться до щеколды, но вмиг позабыла о своём намерении, заметив мерцающий огонёк в оранжерее, будто кто-то бродил внутри с горящей свечой или неисправным фонариком. Опустившись на ступни, она нависла над подоконником, силясь различить в сгустившейся темноте размытые тени, плавно скользящие по мутному остеклению зимнего сада. Рифленая поверхность витражей преломляла свет и искажала пространство, создавая пугающий образ: то ли долговязого человека с несоразмерно длинными руками и маленькой головой, то ли покосившегося растения с ниспадающими вдоль ствола ветвями, подобно дряхлой плакучей иве.

Огонёк неожиданно угас, и старое строение погрузилось во мрак, лишив возможности не только узнать, кто мог скрываться в его стенах, но и увидеть что-либо снаружи. Офелия напряжённо сощурилась, вглядываясь в темноту, кляня в сердцах сову, которая снова принялась тревожно кричать из глубин леса. Вдруг дверь оранжереи, заскрежетав, отворилась… Невольно подавшись вперёд, Офелия затаила дыхание, готовая вот-вот раскрыть тайну…, и тут оконная рама с грохотом захлопнулась, едва не ударив её по лбу. В испуге отпрянув, она по неловкости запуталась в тяжёлых складках портьер. Почудилось, будто нежные полотна атласа обратились ледяными руками, сжавшими тело в смертельных тисках. Пульс зашёлся в висках глухим барабанным боем. Из недр груди вырвался крик, пойманный чей-то горячей ладонью, накрывшей девичьи губы. Офелия неестественно выгнулась, стараясь высвободиться из пут, едва оставаясь в сознании от ужаса. Благо, до охваченного паникой сознания, вовремя добрался встревоженный голос Адмона:

– Эй, Фе́ли, тише, это я… Я… Всё хорошо, просто дыши…

Брат попытался дотянуться до стиснутых в кулаки пальцев сестры, но его усилия оказались тщетны – путь преграждали коварные занавески. В приступе гнева он дёрнул за ткань. Часть её, затрещав, сорвалась с серебристых крючков гардины. А следом Офелия безвольно упала в его объятия, уткнувшись лицом в грудь. Она дышала пугающе часто, словно загнанная лошадь, и казалось, вот-вот захлебнётся воздухом. Окажись с ней отец, помочь бы не смог. К тому же он всегда утверждал, что так называемые «панические атаки» дочери выдумка – жестокий и бессовестный способ привлечь внимание. Но Адмон был другим. Он знал Офелию лучше, чем себя самого. И ещё в раннем детстве дал слово, что никогда её не оставит.