Сам же Рихтер придерживался немного другой точки зрения. Он нарочно не спешил, давая возможность Отто сделать всю грязную работу. На данном этапе его интересовала только личная выгода. Если копнуть поглубже в его черной как сажа душе, то выяснилось бы, что имени при рождении ему не давали вовсе. Судья Нюрмберга, достопочтенный Рихтер, нашел подкидыша и воспитал его как собственного сына, дав неплохое образование. Правда, пристрастия у судьи были весьма деликатного характера, за что и поплатился он холодным февральским вечером на конюшне. Приемный сынок не просто убил «благодетеля», он отрезал ему все, что было можно, и, нарисовав на стене пентаграмму, скрылся из города, прихватив все деньги. Пять лет он скитался по разным землям, примыкал к разбойникам, грабил, убивал, насиловал. Даже переодевался в священника. В конце концов, по совету придушенного им на постоялом дворе умирающего рыцаря, оказался в Дерпте, где назвался Рихтером. Самозванец вскоре собрал вокруг себя шайку подонков и, пренебрегая какой-либо моралью, оказывал разного вида услуги епископу, за которые честный человек ни в жизнь бы не взялся. Рихтер даже планировал вступить в Орден, возможно, так бы оно и было, но судьба свела его с Гротом. Спасшийся из Копорья свей собирался отбыть в Венецию, а дабы ехать не с пустыми руками, перекупил у епископа пленных прусских язычников, отправленных служителю церкви для обращения в истинную веру. Их-то и охранял лжерыцарь на момент передачи товара. Так сказать, проходил испытательный срок. А так как дела надо доводить до конца, то епископ отправил Рихтера в Самолву, чтобы подсобить Отто, привести Гюнтера Штауфена на суд, а заодно забрать обратно рабов.

«Сто раз прав Грот. Славянские девки ― самые красивые, не чета нашим баваркам», ― подумал про себя Рихтер, ехавший на коне позади плетущихся пленниц, и воровато, словно два работорговца могли услышать его мысли, обернулся. Те сонно покачивались в седлах. Слышно было только, как позвякивали уздечки, и как неловко, мелкими шагами переступают лошади по едва различимой и поросшей травой дороге.

– Телега! Телега впереди! ― раздались голоса из авангарда. ― Да тут еще одна деревня.

– Вперед! Окружить! ― скомандовал Рихтер своему отряду.

Наемники, сбросив мешавшие им щиты, побежали за телегой, растягиваясь в разные стороны, стремясь окружить два добротно построенных дома с множеством пристроек, обнесенных двухаршинным частоколом со стороны фасада и невысоким плетнем с тыльной стороны, за которым простирались огороды. Повозка явно спешила достичь распахнутых ворот, и Рихтер не удержался, повинуясь охотничьему инстинкту, пришпорил коня, бросившись в погоню, увлекая за собой работорговцев.

Как только широкие спины преследователей оказались на еще не скошенном лугу[16], со стороны березняка щелкнули тетивы арбалетов. Работорговцы свалились с коней, штук шесть пехотинцев, словно споткнувшись, рухнули на траву, а не видевшие смертей своих товарищей наемники бежали дальше, вперед, к будущей добыче. Вслед за выстрелом из рощи стали выезжать всадники, украшенные торчащими из сочленений доспехов березовыми ветками, отчего лесок, казалось бы, сдвинулся с места. Короткий разбег ― и латная конница уже летит смертоносным галопом, выставив перед собой копья. Все это длилось считанные секунды, после чего над полем воцарился вой людского избиения. Датчане ловко шерудили оружием, нанося трехгранными наконечниками страшные раны, лошади сбивали людей с ног, топтали копытами, а Гюнтер настигал Рихтера.

Оставив увязшее в теле ливонского кнехта копье, Штауфен на ходу выхватил свой меч и плашмя врезал по затылку лжерыцаря. От удара Рихтер клюнул головой вниз, левая рука дернулась, потягивая на себя поводья, а лошадь, протестующая против странной команды, да еще так грубо отданной, когда при движении рысью ее стараются резко остановить, ― взбрыкнула. Рихтер вылетел из седла, как скользкая косточка сливы, выпущенная из умелых пальцев, не долетев до телеги с Федором каких-нибудь шести шагов.