Шли годы. Но тяга к тому ремеслу, что передавалась из поколения в поколение в крестьянских семьях, в крестьянских общинах, оставалась надолго, как оставались своеобразные черты в характере особого мужицкого сословия.

Георгий Балакин, родившийся в деревне Логачево, в крестьянской семье в 1911 году, переживший падение царской империи и зарождение нового уклада, как и следовало ожидать, впитал в себя от своих родителей – людей прошлого – любовь к кропотливому физическому труду, а от нового времени – размах души и полет фантазии. Его и самостоятельная жизнь началась с того, что он в 1927 году начал трудиться на кожевенном заводе в Медыни (завод тогда располагался на территории нынешнего льнозавода), и тогда же, увлекаемый течением новой жизни, стал Георгий комсомольцем.

Быть комсомольцем было не просто. Само по себе званье комсомольца никакой материальной выгоды не приносило, но времени забирало свободного уйму. А если учесть, что отец и направил сына в город лишь с той целью, как бы деньжонок иметь побольше, то и совсем становится понятно, каково было 16-летнему мальчишке оправдывать свой поступок перед отцом. Доводов идеологического порядка отец и слышать не хотел, а часто в ответ на них шел в сени, брал кнут и применял его с таким остервенением по отношению к «непутному» сыну, как и к тощей своей лошаденке, когда та выбивалась из сил на полосе или дороге. Уйти из дома Григорий не мог: почтение к отцу и матери (такое сильное у людей его поколения) не позволяло это ему сделать.

Отец со временем от домостроевских замашек освобождался, но освобождался медленно, как и все его сверстники. Многого еще не понимал в то время старый крестьянин. Порой он в своих намерениях отлучить сына от комсомола доходил до иезуитства.

Как-то в ночь на пасху отец не пошел святить куличи в церковь лично сам, а послал сына-комсомольца. К удивлению, сын не отказался, и утром, когда все логачевские богомольцы возвращались из медынской церкви, принес бате кулич. Крестясь и читая молитву, старик стал разговляться. Разговлялся и сын. Угрызения совести его не мучили нисколько: кулич был вкусный, ароматный – и неудивительно: ведь святился он не водой из поповского кувшина, а утренней росой с вербы, где он, завернутый в полотенце, пролежал всю ночь, так и не побывав в церкви.

После завтрака Георгий ушел в Медынь, где по случаю пасхи собралась тьма народу.

Бабы и мужики в ярких нарядах ходили около церквей (а их тогда в Медыни было три), умиленные и умиротворенные.

Местная комсомолия держалась особняком и что-то, видимо, придумывала. И придумала. В то время, как от церкви донесся колокольный звон, в городском саду загремел духовой оркестр. Как сумели комсомольцы организовать такое выступление, припомнить трудно, но так или иначе звуки «Интернационала» произвели желаемый эффект.

Благодушное настроение у людей было, попросту говоря, смято. А тут еще кто-то пустил слух, что в горсаду, в сарайчике «комса» крутит фильм. Русские люди – люди любопытные – не удержались от соблазна и на сей раз. С опаской, бочком стали заглядывать в сад и верующие. Кино их удивляло, сбивало с толку, захватывало – опомнились они лишь тогда, когда кончилась картина. Стыдливо, но в душе восхищаясь чудом «советских ребят», покидали они горсад.

Так, можно сказать, впервые медынская комсомолия заявила о себе вовсеуслышанье. Почувствовав, что их действия не оставляют равнодушными никого, а, кроме того, оказывают столь благотворное влияние, стала она действовать увереннее, смелей.

Вскоре по инициативе уездного комитета партии была создана ячейка из числа наиболее активных комсомольцев. Вошел в нее и Григорий Балакин. И началась жизнь шумная, задорная, головокружительная. Идеи, мечты – они не давали покоя. Горели пламенем борьбы за новую жизнь комсомольские сердца, зажигали своей верой заскорузлые души крестьян-земляков. Буйное время тридцатых годов будоражило умы и молодых, и старых людей. На медынской земле создавались колхозы.