Но Фрида была истинное дитя Гонтрама, она ненавидела писание. И тотчас же вскочила с места.

– Нет, нет! – закричала она. – Пусть Ольга напишет, она умеет лучше меня.

Княжна стояла возле дивана. Она тоже не хотела. Но у подруги было средство заставить ее.

– Если ты не напишешь, – шепнула она ей, – я не придумаю тебе послезавтра грехов.

Это помогло. Послезавтра был день исповеди, и список грехов княжны был еще далеко не полон. Грешить перед конфирмацией было нельзя, но каяться все-таки необходимо. Нужно было обдумывать, вспоминать и искать, не найдется ли где хоть какой-нибудь грех. Этого княжна совсем не умела. Зато Фрида была в этом деле очень искусна. Ее список грехов был предметом зависти всего класса, особенно легко выдумывала она греховные мысли, сразу целыми дюжинами. Это было у нее от отца: она могла выложить сразу целый ворох грехов. Но зато если уж действительно грешила, то пастор даже не догадывался об этом.

– Пиши, Ольга, – шепнула она, – я одолжу тебе восемь хороших грехов.

– Десять, – потребовала княжна.

Фрида Гонтрам утвердительно кивнула головою: ей было безразлично, она согласилась бы и на двадцать, только чтобы не писать.

Ольга Волконская села к столу, взяла перо и вопросительно посмотрела на Гонтрама.

– Ну так пиши! – сказал тот. – «Многоуважаемая княгиня…»

– Это маме? – спросила княжна.

– Понятно! Кому же еще? Пиши же! «Многоуважаемая княгиня…»

Но княжна не писала.

– Если это маме, так ведь я могу написать: «милая мама!».

– Пиши, что хочешь, только пиши.

И она начала:

«Милая мама! – И дальше под диктовку советника юстиции: – К великому сожалению, должен вас известить, что ваше дело подвигается медленно. Мне приходится много раздумывать, а думать очень трудно, когда нечего пить. У нас в доме нет больше ни капли шампанского. Будьте добры поэтому в интересах вашего же процесса прислать нам корзину шампанского для крюшона, корзину поммера и шесть бутылок…»

– «Сен-Морсо»! – воскликнул маленький адвокат.

– «Сен-Морсо», – продолжал советник юстиции. – Это любимая марка коллеги Манассе, который помогает мне иногда в вашем деле. С наилучшими пожеланиями ваш…» Ну вот видите, коллега, – заметил он, – как вы несправедливы ко мне! Мне не только приходится диктовать, но я еще должен собственноручно подписывать!

И он подписал письмо.

Фрида отошла к окну.

– Вы готовы? Да? Ну так я вам скажу, что не нужно никакого письма. Только что подъехала Ольгина мама и идет сейчас по дорожке сада.

Она давно уже заметила издали княгиню, но все время молчала и не прерывала письма. Если уж она даст хороших грехов, то пускай хоть Ольга поработает. Таковы были все Гонтрамы – и отец, и мать, и дети все: они очень, очень не любили работать, но охотно смотрели, как работают другие.

Вошла княгиня, толстая, рыхлая, с огромными бриллиантами на пальцах, в ушах и в волосах – в общем, очень буржуазного вида. Она была какой-то венгерской графиней или баронессой и где-то на Востоке познакомилась с князем. Что они поженились, это было несомненно. Но несомненно было и то, что с первого же дня оба стали мошенничать. Ей хотелось настоять на законности брака, который по каким-то причинам с самого начала был невозможен, а князь, считавший его вполне возможным, старался изо всех сил воспользоваться пустыми формальностями и сделать его незаконным. Целая сеть лжи и наглого шантажа: прекрасное поле действий для Себастьяна Гонтрама. В этом процессе все было шатко, ничего не было определенного, каждое малейшее упущение тотчас же опровергалось противной стороной, всякая законность тотчас же опровергалась законами другой страны. Несомненным было одно: маленькая княжна. Как князь, так и княгиня признавали себя ее отцом и матерью, и каждый требовал Ольгу себе: этот плод их странного брака, которому должны были достаться миллионы. В данное время на стороне матери шансов было больше.