– Надеюсь, вы понимаете, что я просто обязан информировать вас как коменданта крепости о реальном положении вещей, – решил подстраховаться обер-лейтенант.

– Оперируя подобного рода информацией, я никогда не ссылаюсь на источники. Особенно в обществе старших офицеров СД и гестапо, – успокоил его штурмбаннфюрер.

Приглашая Скорцени на совещание, личный адъютант фюрера обергруппенфюрер СС Шауб по-дружески предупредил его, что речь пойдет об «Альпийской крепости». Гитлер не любил заранее извещать подчиненных о вопросах, которые будут затрагиваться в его монологах на собрании «рыцарей Вебельсберга», как он в последнее время предпочитал называть высших чинов СС. Возможно, потому и не извещал, что это развеивало бы эффект внезапности, на который фюрер всегда так уповал.

Вот почему, садясь в машину, которая должна была доставить его из «секретной квартиры СД», где он отсыпался после возвращения с плацдарма под Шведтом-на-Одере, обер-диверсант задавался вопросом: почему вдруг Шауб допустил эту утечку информации? Только ли из уважения к нему, как «к лучшему диверсанту мира», как любил преподносить подобные «снисхождения» адъютант фюрера? Или же по просьбе самого Гитлера, который таким образом хотел подготовить своего личного агента по особым поручениям к тому, чтобы он мог поддержать идею «Национального редута».

Но тогда возникает вопрос: а кто позволит себе, кто посмеет эту идею не поддержать? Кто решится возражать фюреру?

Никогда не страдавший особым вольномыслием Кальтенбруннер как-то в сердцах обронил: «После покушения на него 20 июля, фюрер начал видеть заговоры даже там, где их никто и никогда не замышлял». Очевидно, с такой же предопределенностью Гитлер узревает теперь и оппозицию по любому из затрагиваемых им на переговорах вопросов. Но это уже из области эмоций, а что по существу?

Отдельные фортификационные работы на той территории, которая тогда еще называлась «Областью фюрера», велись еще с начала сорок четвертого года, а возможно, даже и с конца сорок третьего. Но тогда они воспринимались лишь как превентивные меры по укреплению района альпийской ставки фюрера «Бергхоф».

О превращении в неприступный укрепленный район «Альпийская крепость» огромных горных территорий речь тогда не шла. Впервые официально Гитлер заговорил о ней на тайном собрании Высших Посвященных СС в ритуальном замке СС Вебельсберг. Скорцени тогда впервые оказался в числе высших чинов СС, в числе не по чину избранных, которым позволено было участвовать в подобном собрании, и хорошо помнит, что прежде чем перейти к идее «Альпийской крепости», фюрер заговорил о другой несбывшейся мечте адептов СС – «Стране СС Франконии»[7].

– … В прошлый раз под сводами этого же зала мы говорили о Франконии. – Голос фюрера звучал с заунывной будничностью, но Скорцени уже знал, что на многих адептов СС гипнотически воздействует именно монотонность его речи. – Времени прошло немного, но оно оказалось безжалостным по отношению к нам и нашим идеям.

Гитлер выдержал натужную, томительную паузу, и когда всем уже казалось, что он попросту потерял нить мысли, вдруг ударил ребрами ладоней по столу, почти так же, как это обычно делал Эрнст Кальтенбруннер. Только у начальника Главного управления имперской безопасности рейха это всегда означало, что тема исчерпана или, наоборот, его собеседник слишком удалился от нее. А что означал этот жест решительности в сотворении фюрера?

«Очевидно, оно настало – то самое время „собирания камней“, когда каждый желает знать, какой из ранее коллективно разбросанных достанется теперь персонально ему, – попытался мысленно истолковать его Скорцени. – Франкония, страна романтиков СС, как раз и является одним из таких камней».