Глянул… и замер, словно пораженный молнией.

Зеркало было старым, серебряная отражающая поверхность по углам исшаркалась, медная рамка окислилась и позеленела. Но не это так сильно удивило меня.

А отражение.

Из зеркала на меня смотрел не я сам – седой, побитый жизнью старик. А молодой паренек, лет шестнадцати, абсолютно не знакомый мне…

Пол под ногами вдруг резко подскочил и шлепнул меня по лицу.

Десятилетия жизни, возраст, пенсия, шаткое здоровье – такие вводные предполагали опыт обмороков. И он у меня имелся. Бывало, прихватывало, я падал в бессознанку.

Но на этот раз все произошло иначе.

Обычно чувствуешь, как начинает пульсировать в висках, натужно, тяжело. Потом горизонт плывет, словно воск свечи. А потом – хлоп! – и уже глаза в недоумении открываешь, не понимая, как оказался на полу или кровати, и кто эти люди, которые с ужасом смотрят на тебя.

А тут…

Меня не швырнуло в черноту небытия. Напротив, перед глазами поплыли обрывочные картины, яркие, насыщенные, словно кто-то выкрутил все настройки на максимум. Фантастические, небывалые.

Я увидел землю с высоты птичьего полета. Незнакомый поселок, лес за ним, ручей. Потом ущелье. И гору, огромную, величественную, вечную. Она высилась над миром, храня мудрое молчание. Жизнь текла вокруг нее, люди рождались, росли, ссорились и мирились, влюблялись и расставались, обретали и теряли, умирали, а она все стояла, безмолвно, словно старик, погрузившийся в сон, и наша суета ей была неинтересна.

Я увидел, что на самом пике горы горел холодный свет. Он манил меня, словно я был мотыльком. И едва я подлетел к нему, как вдруг понял – это пришло как озарение, – что этот свет мое спасение. Он мог вернуть меня обратно, в мой мир, потому что этот какой-то не такой, чужой. Не мой.

Я открыл глаза. Огляделся.

– Ты как? В порядке, солдатик? – спросила медсестра Тома, капая на ложку какие-то лекарства и протягивая мне.

– Норм… – только и успел буркнуть я, как ложка тут же отправилась мне в рот.

Пришлось глотать горькое лекарство.

– Придется тебе тут задержаться, – сказала Тома, выхода из палаты. – Вечером обход главврача, скажешь, что шмякнулся в обморок. А вы, – она строго глянула на Михаила Андреевича, – следите за ним. Видите, не отошел еще парень.

И ушла.

– Что ж ты не предупредил, молодой, что в обморок будешь падать? Мы б тебя хоть к кровати привалили, чтобы не так больно падать было, – произнес Михаил Андреевич.

Молодой…

Я вспомнил увиденное в зеркале, и сердце мое забилось сильней. Показалось? Или сошел с ума?

Нужно понять.

– Просто… не отошел еще с докторских пилюль, – соврал я.

– Это да, – кивнул Пашка. – Мне когда штифт ставили, такой укол сделали, что я потом толком не понимал, где нахожусь!

– Ребята, – хрипло произнес я, садясь на кровать и потирая ушибленный локоть. – А ни у кого зеркала нет?

– Тебе зачнем? Бриться собрался? – усмехнулся Кайрат Айдынович. – Вон, на стене висит.

– Хорош издеваться, – буркнул Михаил Андреевич. – Не видишь, что ли, что парень на ногах не стоит? Хочешь, чтобы он еще раз упал?

Старик осторожно перевернулся на бок, достал из тумбочки маленькое зеркальце.

– На вот, только не вырони. Это из бритвенного набора! Бабка подарила. Узнает, что разбили – с обоих шкуру живьем снимет. Так, держи крепче.

Трясущимися руками я взял зеркальце. Не сразу осмелился посмотреть в него. Но все же глянул.

Думал, закричу. Не закричал. Напротив, спокойно воспринял чужой свой облик. Молодой парнишка, черноволосый, худой, серые, чуть с голубизной глаза. Симпатичный. Молодой.

Я подмигнул ему. И он тут же подмигнул в ответ. Я улыбнулся. И он обнажил ряд ровных белых зубов.