– Капитан…

– Оставьте меня в покое!

– Прошу прощения. Но я должен сообщить вам две вещи. Во-первых, ваша рабыня… Та женщина в конюшне…

Слышно, что Гардель задышал медленнее. Он поднялся в кровати. Папийяр продолжает:

– Говорят, она не выживет. И малыш тоже. Роды идут очень скверно.

Ворчание.

– Кто говорит?

– Моя кухарка, которая у половины города принимала роды.

– Где она, ваша кухарка?

– Она в порту. Но сейчас вернётся.

Гардель старается хранить спокойствие. Он не включил ту беременную в проданную испанцу партию. Она – из око. У неё мета песни, хоть уже много недель никто и не слышал, чтобы она пела. Он надеялся, что продаст её вместе с ребёнком уже во Франции и обогатится. Если она умрёт, это будет серьёзная потеря.

Деревянная нога капитана вновь упирается в пол. Нужно спуститься в конюшню, взглянуть, что ещё можно сделать.

– И есть ещё второе, – говорит Папийяр.

– Что?

– Второе – это…

В дверь стучат, и она распахивается прежде ответа.

– Это она, – договаривает Папийяр тише.

Молчание. Амелия вошла в комнату.

– Мадемуазель Бассак, – говорит Гардель.

Он соскочил с кровати. Он не знает, как умудрился тут же узнать её, когда свеча в восковой луже на столике уже почти не даёт света.

Амелия ничего не видит: темнота застала её врасплох. Гардель пользуется этим, чтобы спрятать назад ногу и повернуться выгодной стороной. Перед этой девушкой он не хочет показывать ни малейшей слабости.

– Ваш отец, мадемуазель, тоже в Сан-Доминго?

– Почему все кругом непременно говорят о моём отце?

Молчание.

– У вас здесь темно, – прибавляет она.

– Это всё Папийяр. Он боится зноя.

Хозяин подскакивает.

– Я?

– Вон, Папийяр! – приказывает капитан.

Амелия проходит вглубь комнаты. Она пропускает Папийяра: тот выходит, закрыв за собой дверь.

– В таможне мне сказали, что вы здесь, – говорит Амелия.

– Да. Я работаю.

– Я зашла узнать новости. Мы давно не получали от вас писем.

Она отдёргивает занавеску и закрепляет её сбоку. По полу разливается приглушённый свет. Гардель убрал пистолет за пояс, под камзол. Вокруг него поблёскивают осколки разбитого графина.

– Должно быть, письмо разминулось с вами, – говорит он.

– Жаль.

– Я отправил его, едва ступил на берег, как всегда и просит господин Бассак.

– Это прекрасно.

Амелия решила ничего пока не говорить о смерти отца. Пусть он в последний раз побудет ей опорой – прежде чем придётся всю жизнь опираться лишь на собственные силы.

– Весь товар продан, – говорит Гардель. – Последних пятнадцать негров, которых господин Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.

– Сам корабль там?

– Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.

– Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.

– Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?

– Я не знаю.

Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.

– А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?

– Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.

От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.

– В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.

– Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.

– Сделке с кем?

– С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…

– Кроме чего?

– Кроме одной женщины внизу…

– Я видела её в конюшне.

– Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.