Рыжая откинула в сторону жерди и, приглашая, повела рукой в сторону двора с одинокой телегой посредине.

Ветер волновал ее сарафан и шевелил огнем сверкавшие пряди волос. Тело под сарафаном хорошо просматривалось, а волосы отливали красной медью. За ней, растопырив оглобли, тонула в сорняках телега. Дальше – раздобревший и расплывшийся дом с белыми в желтых проплешинах стенами и красно-коричневой крышей, подернутой зеленью, на фоне темно-зеленого холма укрытого пеной дубовых крон. И на всем – разлитая акварель заходящего солнца. А сверху – разбавленное розовым небо.

Это был гениальный сюжет. Валдис почувствовал, как мелкими иголками покалывает кончики пальцев, и чтобы ослабить это чувство, он забарабанил ими по воздуху, стряхивая напряжение. Он вдруг вспомнил запах конопляного масла.

“Все,– подумал Валдис.– Успокойся. Лучше вспомни, кто ты есть сейчас. Тебе пора выпить”.

Он вытянул руку. Пальцы дрожали.

“Если я сейчас не выпью – взбешусь,– подумал он.– Ни до какого Гросс Курена я уже не доеду. Не примут здесь, загоню машину в поле и напьюсь там”.

Валдис сел в машину и завел ее во двор.

Он сидел, положив руки на чисто выскобленные дубовые доски столешницы по обе стороны от стакана с водкой, смотрел на блекло-желтые волосы старика, и ему казалось, что какая-то часть его, медленно вращаясь в воздухе, валится в пропасть. Другая, совсем крошечная, цепляясь за сознание, вопила: “Ты где-то прокололся! Очнись!” Третий кусок – большой и уставший, уже ничего не хотел. Ему было все равно – так лежать, падать ли в пропасть – все равно… Все события последних дней рухнули на Валдиса, и он уже не мог в них разобраться. Они придавили его своей тяжестью.

“Вот проснемся, разберемся”– вертелось в голове.

“Вот проснемся, разберемся. Вот проснемся…”

Старик, тот самый, которого Валдис встретил в овраге с собакой, выпил пиво, обтер губы рукавом и запихнул в рот кусок мяса. Водки он не пил, а то пиво, что предложил ему Валдис, только попробовал и, отказавшись, принес из погреба свое, в эмалированном бидончике, темное, густое и горькое, сильно отдающее брагой и мало пенящееся. За весь вечер он не сказал ни слова. Помалкивала и его рыжая дочь, не отстававшая от отца в поглощении бурды, которую они называли пивом.

В доме не было электричества, и по стенам метались дрожащие тени от толстых свечей, потрескивающих на столе в керамических плошках. Хлеба не было, и вся закуска состояла из вареной и жареной козлятины, от сладковатого запаха которой Валдиса уже давно мутило.

Санксти – так она себя называла, и это имя о чем-то смутно напоминало Валдису, но о чем, он не мог вспомнить, что-то странное происходило с его памятью – сосредоточенно обгладывала кость, нисколько не заботясь о том, что по ее запястьям к локтям течет жир и сок с мяса, а на лбу и верхней губе выступили крупные блестящие капли пота. Лицо ее плавилось в неверном свете, меняло очертания. Иногда Валдису казалось, что сидит перед ним не та красивая женщина, которую он подобрал на дороге, а какая-то другая, которую он раньше не видел. Иногда мерещилось, что ее рот вытягивается в подобие звериной морды… Тогда Валдис закрывал глаза или смотрел в черный закопченный потолок, который казался, однако, совсем не черным, а живым, слабо светящимся и пульсирующим слоями тьмы.

Наконец он понял, что уже достаточно пьян, встал со скамьи, прихватил с собой одну из свечей и, придерживаясь за стены, побрел в сени, а оттуда – на чердак, в комнату, которую ему отвели. На площадке перед дверью он остановился. Ему показалось, будто он увидел в слуховом окошке огонь. Он присмотрелся, но ничего не обнаружив, решил, что это был блик от свечи.