При этом союзники по Балканскому Альянсу: русская императрица Ольга и ее брат, болгарский царь Михаил – издали совместный манифест, объявив в нем, что пошли войной не на честный и работящий румынский народ (наглая лесть), и даже не на румынского короля, который во всей этой истории ни сном, ни духом, а на наглое, жадное и подлое румынское боярство (истинная правда), составляющее политический класс нынешней Румынии. У большинства румын после радикальных перемен жизнь не ухудшится, а даже улучшится, а те, что грешили, пусть приготовятся ответить за свои дела и дела своих предков, наворотивших такого, за что им не может быть прощения.

Тут надо заметить, что румынское государство изначально создавалось в виде эдакой боярской республики, к которой в качестве украшающей надстройки прилепили германскую королевскую династию Гогенцоллернов-Зигмариненов, ибо румынские бояре напрочь отказывались воспринимать в качестве верховного главы кого-то из своей среды. Ставка на боярство как на классово близкий элемент делалась в первый период русского владычества – с 1829 по 1834 годы. Бояре были правящим классом в полуавтономных от Турции Дунайских княжествах с 1835 по 1848 годы, когда, подавляя народные восстания, в княжества снова вошли русские войска (в основном для того, чтобы то же самое не сделали турки). Во второй период русского владычества местная румынская аристократия снова была лелеема и любима, и эти же люди возглавили строительство независимой Румынии после того, как русские проиграли свою Восточную (Крымскую) войну и отступили прочь.

И вот этому боярскому раю настал быстрый и беспощадный конец. Пришельцы из будущего, хорошо осведомленные о том, что, даже сменив общественную формацию, румынское государство ничуть не изменит своей сути, настояли перед российской императрицей на самом радикальном способе решения этой проблемы – и теперь русские и болгарские армии стремительно продвигались вперед, чтобы сломать разделяющий их барьер. Времена танковых рейдов, когда темпы наступления в чистом прорыве могут составлять до ста километров сутки, еще не пришли, но даже без этого румынская армия, плохо вооруженная и не успевшая отмобилизоваться, почти не оказывала силам вторжения никакого сопротивления – не только потому, что не могла, а, скорее, оттого, что попросту не желала. Да и чего ради простые солдаты, да и младшие офицеры, будут подставлять свои головы под пули из-за боярских хотелок, когда даже сам король отстранился от дел?

Уже к утру второго дня скоротечной и почти бескровной войны, когда передовые болгарские части полукольцом охватили румынскую столицу, а русская армия практически на всем протяжении форсировала реку Серет, стало очевидно, что румынская лавочка вот-вот закроется на вечный переучет. И вот тогда вся та же публика, уже ощущавшая на своих шеях холод набрасываемых на них пеньковых петель, снова потянулась в королевский дворец за советом.

– Ваше величество, – склонив голову, сказал начальник румынского генерального штаба Григоре Грациану, – наша армия разгромлена, солдаты не хотят сражаться ни с русскими, ни с болгарами, а потому бросают оружие и сдаются им в плен.

– А наши мужики приветствуют русских солдат как своих освободителей! – расстроенно воскликнул председатель Сената Иоан Лаговари, – ибо им известно, какие дела творятся в не такой далекой от них Бессарабии.

– Да, это так, – поддержал председателя Сената министр внутренних дел Ионел Братиану, – как мы ни старались вывести эту напасть, все было бесполезно.

На самом деле в Бессарабии ничего особенно выдающегося не творилось: обычные дела для Российской империи. Переселенческая программа, беспроцентные семенные ссуды беднейшим крестьянам, скупка урожая по твердым ценам, конно-машинные станции с твердыми расценками в натуральной форме, а также прочие инициативы императрицы Ольги ужасно раздражали не только местных бессарабских помещиков, которых лишали дешевых батраков, но и их «коллег» пор ту сторону границы. Истошные вопли Пуришкевича в правой прессе были слышны до самого Парижа, и в Бухаресте обсуждались исключительно в разрезе «как хорошо, что Румыния – это не Россия». И даже крестьянское восстание в марте этого года, подавленное с помощью пулеметов, господа Лаговари и им подобные отнесли на счет «тлетворного российского влияния».