Конечно, – у нас имелись паспорта и студенческие билеты. Рассмотрев наши билеты, комендант сказала:

– Ну, ладно, но ведь нет никого, студенты все на каникулы разъехались.

– Как никого? А летний штаб бюро ВЛКСМ? Кто же координирует работу комсомольского оперотряда и городского строительного отряда? С кем же мы будем обмениваться опытом?

Тут Юрок явно пережал, в его голосе было столько отчаяния, что даже я – человек крайне заинтересованный в его успехе – не поверил, не поверила и комендантша, она явно нас просчитала:

– Нет у нас никого и ничего такого. Так что же вы от меня хотите?

– Вы понимаете, мы думали на время работы с вашим активом в вашем общежитии остановиться и гостиницу не заказали.

При этих словах Юрка состроил такую благостную рожу, что меня стал разбирать дикий смех, и я, чтобы не заржать, выдохнул из себя весь воздух и закаменел, боясь пошевелиться.

Комендантша хотя и убедилась в правильности своих предположений, но оказалась женщиной сердечной, пожалела трёх московских прохвостов.

– Давайте паспорта.

Заперев наши паспорта в здоровенный железный шкаф, она сказала:

Трое суток, не больше, ночевать все трое будете в одной палате, на этаже два туалета, всё бельё на дезинфекции – спать будете прямо на матрацах, являться в общежитие до девяти вечера, опоздаете – будете ночевать на улице, отпирать этаж будут в девять утра. Соберётесь уехать раньше – я в этом кабинете каждый день с девяти до пяти вечера. Всё, пошли, сторожу вас представлю.

Напугала – спать без белья, мы ж в турпоходе.

Два с половиной дня мы провели в этом старинном, прекрасном, настоящем западном городе, мне он очень понравился. Я впервые был во Львове – хорошо звучит, как бы в остальных городах союза я-то уж бывал частенько. Увы, нигде, кроме Крыма, до этой поездки я не был. Ходили, глядели на это удивительное смешение архитектурных стилей, разглядывая то ли барокко, то ли рококо, не очень понимая, где тут ренессанс или готика, да и не важно. Башка напитывалась совершенно другой информацией, чем та, которая вливалась в неё в течение года, усталость и депрессия мои испарялись потихонечку. Мне было наплевать на то, что спать приходится на матрасе, брошенном на дикую панцирную сетку, как-то, набродившись по городу, мы довольствовались на обед здоровенной паляницей и восьмисотграммовой банкой баклажанной икры: распластали хлеб на куски, намазали икру и стрескали на парковой скамейке. Впрочем, деньги тогда у нас ещё были, но было неважно, захотели так и были счастливы. Помнится, во Львове нам очень понравились двери, и не какие-нибудь музейные или двери важных учреждений – такие двери обычно красивы в любом городе, нет, все двери: жилых домов, магазинов и контор, совершенно старых развалюх и домов, явно отреставрированных, хотя таких было немного, зданий и в центре, и на окраине, все двери в городе были или новые, или отремонтированы, или отреставрированы, и всё это придавало всему городу в целом какой-то нарядный вид.

Город выглядел как немолодой человек, одетый в очень старомодную ветхую одежду, поношенную и где-то потерпевшую урон, но чистую, тщательно выглаженную, местами заштопанную, при этом так умело, что этого практически не видно. И это вызывало уважение, как вызывает уважение, когда человек следит за собой в любом возрасте. Ощущалось, что горожане любят и уважают свой город и следят за его состоянием настолько, насколько им позволяет их карман – городской бюджет.

В первый же день мы скинулись на питание и общие дорожные расходы, Юрка достал всю свою наличность, предложил нам добавить по столько же, что мы и сделали, доверив ему распоряжаться кассой.