– Мамочка, что произошло?

Мои глаза заволокла мокрая пелена, мешавшая смотреть на маму. Пришлось часто моргать, чтобы восстановить зрение, но очертания размывались, плыли, пропадали за серой завесой, с которой трудно было бороться.

– Алисочка, как хорошо, что ты задержалась… – Маме было сложно говорить.

Голос ее стал тихим, еле слышным, беззвучным. Она прикрыла ненадолго глаза, потом посмотрела тихонько в сторону отца. Еще две слезинки скатились на подушку.

– Извини меня… – выдохнула она.

Мою руку мама сжала всего на секунду и отпустила.

– Мамочка, все будет хорошо, я сейчас вызову скорую.

Вот только мама уже смотрела как-то иначе. Взгляд был пустым, потухшим. Она не реагировала на то, что я ее трясу. Рука, прижатая к ребрам, ослабла, медленно съезжая вниз и ударяясь о мягкое одеяло, пропитанное кровью.

– Не-е-е-е-е-е-ет! – надрывно закричала я. – Ма-а-а-а-а-ам! Ну ма-а-а-а-а-а-ам!

Еще долго я звала самую лучшую маму на свете. Самую добрую, ласковую, улыбчивую. Она никогда не била, не ругала, а только с укором на меня смотрела, и этого хватало.

– Прости меня, только не оставляй, не надо. Не надо…

Я долго сидела возле уже мертвого тела. Затем были попытки перевернуть отца, но у меня ничего не вышло.

Это ведь я виновата. Кто просил уходить ночью? Надо было вернуться вовремя, помочь, вызвать скорую, защитить своих родных.

У папочки, моего любимого папы была рана на затылке. Я нащупала сонную артерию, где не обнаружила даже отголоска ударов сердца.

Туман заволок мои мысли, не давая хоть что-нибудь придумать, найти выход из этой ситуации. Я вышла в коридор и оперлась о стену, съезжая по ней вниз. Шло время. Ничего не было видно. Померкли краски, затихли звуки, утихла боль, забылись эмоции. Только глаза иногда моргали.

Снова темно. За окном ночь. А должно быть утро. Неважно.

Появилось полное безразличие. Душа словно погрузилась в образовавшуюся внутри пустоту, которая затягивала в себя, не оставляя ни единой возможности выбраться. Там был мрак, отпечатки которого никогда не удастся смыть. Я ненадолго прикрыла отяжелевшие веки, вздохнула и поднялась, чувствуя головокружение.

Если верить часам, то я стала совершеннолетней. Двенадцать. Но кому до этого есть дело? Точно не мне.

Ноги повели меня вперед. Каждый шаг сопровождался хрустом. Только возле папиного любимого шкафа я остановилась и посмотрела на свое отражение в стекле. Там был бледный призрак с блестящими черными глазами. Не сразу я заметила за ним бутылки дорогого алкоголя, припасенного на крайний случай.

А сейчас крайний?

Первая попавшаяся отказалась открываться, поэтому за ненадобностью была откинута на пол. Я взяла другую, более податливую, и сразу же отпила, чувствуя неприятное жжение в горле. Появился кашель. Так лучше. Есть ощущения, они не пропали полностью.

Развернувшись, я направилась куда-то, периодически отпивая обжигающую жидкость. Только почувствовав кожей холодный ветер, поняла, что меня занесло на улицу.

Я снова не различала дорогу, мысли не складывались ни в одну последовательную цепочку. Отрывки слов, мелькание картинок, иногда проступала резкая боль, пронзающая грудь. Я ничего не понимала. Слишком сложно, безразлично. Слишком пусто.

Мне хотелось, чтобы эта пустота заволокла не только душу. Пусть бы она навсегда забрала чувства, ощущения, мысли, меня. Пропасть бы безвозвратно, потеряться, забыться и быть забытой всеми и каждым.

Присев на знакомую лавочку, я почувствовала скатывающуюся по щеке слезу, оставляющую мокрый след, который быстро высох из-за ветра.

– Не надо, ветер. Пусть бы была… напоминала о себе, – губы беззвучно прошептали, еле отрываясь друг от друга.